Иван Киреевский - Том 3. Письма и дневники Страница 49

В трех отпечатанных листах Максима Исповедника[178] Вы изволите усмотреть многие перемены против рукописи. Из них те, которые сделаны в «Толковании на "Отче наш"», кажутся мне совершенно согласными со смыслом перевода старца Паисия и много объясняющими темноту некоторых речений. Также и примечания некоторые кажутся мне весьма драгоценными, например, примечание на странице 16 и на странице 25. В рукописи были некоторые слова поправлены рукой самого митрополита. Видно, что он занимался этим делом. Но после того как рукопись была у митрополита, Голубинский сделал некоторые прибавления и, кажется, напрасно. Например, он вставил в текст слова на 16-й странице глаголя: «да приидет Дух Твой Святый и да очистит нас».

Что было драгоценное пояснение в примечании, то делается порчей книги, когда вставляется в текст и приписываются святому писателю такие слова, которых он не говорил. Но с этим было делать нечего. Однако же другую вставку я взял на себя смелость вычеркнуть, потому что мне кажется, что она может навести на ложное понимание. Голубинский взял ее из рукописи латинской, изданной бернардинскими монахами. Для чего же из этих латинских изданий брать речения, которых нет в переводе Паисия, и приписывать их Паисию? Это речение, о котором я говорю, находится на странице 29. У Паисия было сказано: «Ниже яко иною ину; не бо по производству от Единицы Троица небытна[179]суща и самоизъявна». Голубинский поправил: «Ниже видети яко ину через ину: не бо посредствуется коим-либо соотношением тождественное и безотносительное, аки бы произведение, к вине своей относящееся: ниже яко от иныя ину: не бо по производству от Единицы Троица, не заимствовано бытие имущи и самоизъявна Суща».

Здесь, как Вы изволите видеть, слова, подчеркнутые два раза, у Паисия не находятся и вставлены Голубинским из латинского издания. Но, державши корректуру, я думал, что мы не имеем права приписывать Паисию то, что он не писал и что сомнительно даже, написал ли бы он и было ли в каком-нибудь тексте Максима, ибо латинские монахи в таких случаях не знают совести и легко присочинят речение, чтобы приводить его в подтверждение против учения о единой вине[180] Святой Троицы. Основываясь на этом чувстве, я вычеркнул слова, прибавленные Голубинским. Он может их поставить в опечатках, если захочет. Но Вас, батюшка, прошу сказать мне, так ли я поступил или слишком самовольно?

В другом же писании святого Максима, в «Слове постническом», Голубинский много переменил в рукописи и, кажется, очень часто понапрасну, а иногда даже поставил и смысл (как мне кажется) неправильный, делать было нечего. Потому, кажется, что рукопись была написана дурным почерком и с ошибками грамматическими, он предубедился против всего сочинения и уверился, что это перевод не Паисия, а какого-то переводчика, неопытного ни в греческом, ни в русском языке.

Мне кажется, что он ошибается, и что перевод носит характер паисиевской системы до слова, и что поправки Голубинского не совсем удачны. Например, слово смотрение он напрасно заменяет словами цель или намерение. Мысль, что Господь терпел действия лукавого из любви к людям, которыми тот действовал, Голубинский неправильно, кажется, заменил другой мыслью, говоря, что Господь наказывал лукавого любовью к людям. Не это, кажется, есть то наказание, которое определено лукавому.

Там многое Голубинский изменил по своему предубеждению. Все, однако же, эта брошюрка с двумя писаниями святого Максима есть, по моему мнению, одна из самых глубокомысленных, из самых важных, из самых полезных книг, которые когда-либо были у нас напечатаны.

На 15-й странице сделана одна непростительная опечатка греческого слова, и потому эта страничка будет перепечатываться.

В Исааке Сирине, мне кажется, очень нужно сделать еще предисловие от Вас, в котором сказать, что старец Паисий, желая придать возможную ясность своему переводу, не нарушая его буквальной верности, обозначал в своих рукописях различного рода точками различные отношения между словами, которые в греческом языке очевидны сами собой, в словенском сами собой не выражаются. О значении этих точек старец Паисий распространяется подробно в конце своего предисловия, что русские издатели не почли за нужное повторять, ибо в предлагаемом издании объяснение посредством подсловных точек заменено объяснениями внизу страницы. Такого рода предисловие, мне кажется, необходимо сделать для того, чтобы, во-первых, оправдать Паисия, которого рассуждения о различии языков греческого и словенского иначе покажутся ни к чему не ведущими, а во-вторых, для того чтобы оправдать себя, ибо, печатая предисловие Паисия и выбросив из него что-либо, нельзя не оговориться в этом действии, чтобы избегнуть упрека в неверности и в неполноте издания. Это предисловие можно будет напечатать после паисиевского и пред его жизнию.

Теперь, окончив о книгах, прошу позволения сказать слово о наших обстоятельствах. У нас все еще продолжаются те неприятности Александры Петровны, о которых Вы знаете. Теперь уже доходит до того, что и гувернантка начинает колебаться и, кажется, думает о том, чтобы оставить нас. Между тем вряд ли мы найдем другую такую тихую, скромную, неприхотливую и совестливую. Она смущается теми неприятностями, которые за нее делает Александра Петровна. Что посоветуете нам делать? И помолитесь, батюшка, за нас. Благословите нас также и в том, чтобы домашнее управление и порядок в людях устроился нашим новым дворецким. Ибо люди уже начинали против него действовать, а он, кажется, тоже сомневается, оставаться ли ему против желания всех людей.

Еще особенно тревожит меня Вася. Он недавно сидел в карцере за то, что бросил сапог, который попал в дядьку. Вася говорит, будто нечаянно. Вообще же мне страшно за него и жаль его. Помолитесь, милостивый Батюшка!

С любовью преданный Вам, Ваш покорный слуга и духовный сын И. Киреевский.

13 октября 1853 года

Я получил твое письмо, друг Кошелев, и хотя не кончил моего письма к тебе, но посылаю неоконченное, чтобы ты не упрекал меня в неоплатности долга. Продолжение надеюсь написать после окончания другого дела, срочного.

Твое письмо я прочел с большим удовольствием потому, что оно очень хорошо написано, и потому, что я сообщаю себе большое удовольствие в работе отвечать на него. Ты тронул такой вопрос, с ответом на который должна созвучать вся глубина философии христианской. Я не решился бы говорить об нем по недостаточности моей для этого духовного умозрения, говорить никому, кроме самого себя и, следовательно, тебя. Мои ошибки во взгляде на этот предмет не повредят тебе потому, что ты будешь смотреть на них как на одно из движений собственных твоих мыслей. Но прежде хотел бы кончить начатое письмо о Vinet. Что же касается до политической экономии, то прошу тебя покуда избавить меня от этого предмета, занятие которым было бы совсем несогласно с моими теперешними занятиями.