Веселовский Владимирович - Скрытая биография Страница 49

Заготовленный деловой лес – бревна длиной в 5,5 метра – после сортировки вывозились лесовозами к речкам, где бревна складировались в штабелях. Весной штабеля смывали паводковые потоки рек, и они сплавлялись по течению из меньшей реки в большую, к сплавным базам, где лес сбивался в плоты, которые плыли сами или тянулись буксирами в порты северных морей.

Через несколько часов моего путешествия в лесовозе лежневка вышла в зону крупного лагпункта. Высокий бревенчатый забор и несколько рядов колючей проволоки тянулись по правому берегу реки. Здесь находился штрафной лагпункт усиленного режима. Кроме десятка бараков в зоне находились столовая с кухней, медсанчасть, колодец, «шизо» и общая уборная. Здесь содержалось более тысячи заключенных (мужчин). Несколько дней меня держали в «шизо» на «трехсотке» – штрафной пайке хлеба.

Другие «провинившиеся» рассказали мне о «прелестях» этого лагеря. Я понял, что мои собеседники – бандиты и воры в законе разных мастей. Они наизусть знали почти все статьи Уголовного кодекса. Узнав статью моей судимости, они приняли меня за мокрушника. Когда же я рассказал подробности, решительно объявили меня фрайером, которого «купили не за понюх табаку». Тем не менее они зауважали меня за совершенный побег.

Меня зачислили в лесоповальную бригаду. Лагерь отличался особым режимом. Бараки на ночь запирались, охрана и конвоирование осуществлялись увеличенным количеством солдат и собак. За малейшую провинность виновных сажали на штрафную пайку и запирали в «шизо». В остальном – те же голые нары, та же баланда, никакого белья и умывания, баня с «прожаркой», каторжный труд в лесу, произвол урок над фрайерами, беззаконие охраны. Бригадирами назначались отборные бандюги. Урки сидели у костра, а фрайера вкалывали.

Приближалась еще одна лагерная зима. По выпавшему снегу меня и нескольких зеков под усиленным конвоем, с собаками, однажды утром повели по лежневке. К вечеру подошли к лагерной зоне. Короткое оформление на проходной – и нас отвели в «шизо». На следующее утро после завтрака меня привели к воротам на развод, тут же определили в бригаду. По дороге на лесную делянку я узнал, что этот немногочисленный лагерь является «подкомандировкой» от штрафного лагпункта и носит прозвище «лудановская каторга», по фамилии начальника этой «подкомандировки» – Луданова. Сюда этапируют матерых уголовников и пойманных беглецов. Условия жизни здесь самые бесчеловечные.

Даже среди воров в законе шла борьба за выживание. Пайки хлеба, вынесенные на лотке для раздачи, расхватывались на ступенях проходной. Сильный подавлял слабого. Потом стали раздавать хлеб за зоной. Бригаду выводили под конвоем за ворота, вызывали каждого, вручали пайку и проталкивали в зону через проходную. При этом не всегда удавалось ее съесть. Ожидавшие Урки пытались отнять хлеб, завязывалась борьба и драка, нередко она прекращалась предупредительными выстрелами.

Не всегда конвой проявлял такое «милосердие». Чаще из зоны выводили одного бригадира. Он получал пайки и заносил в зону. Его ждали озверевшие от голода зеки. Были случаи, когда в бараке прятали умершего, чтобы получить лишнюю пайку.

В маленьком домике находилась санчасть. Лекарь из заключенных, по прозвищу Лепила, получал с вечера от начальника «подкомандировки» Луданова лимит, сколько зеков тот имеет право освободить от работы назавтра. Утром с ударом в рельс к Лепиле бежала толпа заключенных, прорывались только наиболее сильные урки.

Больные, не имевшие освобождения, были обязаны выходить на работу с бригадой. Горе тому, кто не выходил на развод и оставался в бараке! Их отлавливали охранники. Не имеющего заветной бумажки об освобождении от работы стаскивали с нар, избивали ногами и вышвыривали за ворота. Назад в зону его впускали с бригадой, пришедшей из леса. Тут же отказника препровождали в «шизо» на штрафную пайку.

Начальник «подкомандировки» Луданов и охрана обязаны были исключить побеги и отказы от работы, обеспечить выполнение спущенного сверху плана по заготовке леса в кубометрах. Этого они добивались любой ценой, чтобы получить премиальные выплаты.

За смертность, убийства в зоне и на работе, за произвол и разгул террора никто не отвечал. Беглецы и отказники являлись бельмом в глазу у охраны и начальника. С ними жестоко расправлялись при малейшем поводе. Я напрягал всю силу воли, чтобы не заболеть, терпеливо переносил голод, издевательства, побои и холод. Холод не только уличный, но и в бараке, особенно в «шизо». И все же я заболел, и сильно. Я не смог пробиться к Лепиле и не смог выйти на развод – лежал на нарах. Вскоре ворвались охранники, они не нашли моей фамилии на дощечке, где записаны освобожденные от работы. Орали, не стесняясь в выражениях, требовали встать. Этого я сделать не смог. Меня стащили за ноги на пол, били ногами и требовали встать. Я продолжал лежать на полу. Разъяренный, старший охраны кричал:

– Сейчас я покажу этой фашистской морде, как отказываться от работы!

Он встал спиной ко мне, поднял мои ноги так, что щиколотки оказались у него под мышками, и потащил меня по полу. Ему открыли дверь. Так он тащил меня по снегу к проходной. Рваная телогрейка завернулась до самой головы, а голая костлявая спина скользила по снегу. Перетащив меня через ступени проходной, охранник отшвырнул меня в сторону и ушел в помещение. Был сильный мороз. Не знаю, сколько прошло часов, когда из проходной выскочил тот же охранник, выхватил наган и, тыча им мне в лицо, заорал:

– Ну, что, фашистская морда?! Долго будешь валяться или встанешь?

– Фашистская морда не я, а ты! Игрушку свою убери, этим фронтовиков не испугаешь! – огрызнулся я. – Как вытаскивал меня, так и втаскивай, подниматься не собираюсь!

Холода я почему-то не ощущал. В это время по дороге к лагерю приближалась лошадка. Ездовой в тулупе остановил сани возле меня и ушел в проходную. Вернулся он в сопровождении двух охранников. Меня взвалили на сани, заехали в зону к «шизо» и втащили в камеру. Здесь меня держали несколько дней на штрафной пайке. Каким-то чудом мой организм победил болезнь…

Зима выдалась снежной. Снега навалило по пояс. Бригады выходили в лес по лежневкам без охраны. Потянулись напряженные дни работы и голодного существования. Бежать отсюда нечего было и думать. На лежневках, в удобных для охраны местах, выставлялись патрули. И тем не менее я лелеял мысль о побеге. Не на Большую землю, а хотя бы на другой лагпункт, лишь бы с этой каторги, откуда дорога вела лишь на тот свет.

Выдался пуржистый, с небольшим морозцем день. Густой мелкий снег, закрученный вихрем, сокращал видимость. Учитывая непродолжительность северного дня, вскоре после начала работ я незаметно от бригадира углубился в тайгу. Пробирался медленно, по пояс в снегу. По моим расчетам, через несколько часов я должен был выйти на лежневку, ведущую к головному штрафному лагпункту. Однако уже темнело, а дорога не появлялась. Глубокий снег затруднял движение, особенно утомляла попадавшаяся чащоба. Рваные, подшитые автомобильным кордом валенки, внутрь которых проникал снег, висели на ногах тяжелым грузом. Портянок не было, и я быстро натер ноги, их жгло нестерпимой болью.