Дмитрий Жуков - Русские писатели XVII века Страница 49

И сколь замечательна была и память, и начитанность Аввакума, можно судить по недавнему исследованию Н. С. Демковой, отыскавшей в произведениях узника указания на его знакомство с двумя десятками повествовательно-исторических и естественнонаучных сочинений, более чем тремя десятками житий, с полусотней богословских и полемических сочинений, восемнадцатью апокрифами. Среди них мы находим «Историю Иудейской войны» Флавия, «Повесть о Белом Клобуке», «Сказания о Флорентийском соборе», «Физиолог», «Сказания о падении Византии», притчи Эзопа. Аввакум был даже знаком в какой-то мере с «Илиадой» Гомера.

Особенно хорошо знал Аввакум апокрифическую литературу и легенды, отодвинутые впоследствии каноническими текстами в небытие. С этой литературой связано было и народное «самосмышление», проникнутое идеями равенства всех перед богом и природой, справедливости и духовной свободы, дающей жизнь творчеству. Легенды, духовные стихи, апокрифы не только питали Аввакума идеями, но и еще теснее приобщали его к народной словесной культуре…

Писания пустозерских узников попадали и в восставший Соловецкий монастырь. Воевода Мещеринов и близко не мог подойти к стенам со своим тысячным войском. Лихой монах Никанор, с которым переписывался протопоп, ходил по стенам, кропил голландские пушки и приговаривал:

— Матушки мои галаночки, надеемся на вас, что вы нас обороните.

А пушкарям наказывал стрелять по воеводе.

— Поразишь пастыря, ратные люди разбредутся аки овцы.

Крестьяне, посадские люди, казаки потеснили монахов и дрались со стрельцами упорно, зло. Сосланные сюда ученики Аввакума бились бок о бок с бывшими сподвижниками Степана Разина (в свое время ходившего на богомолье в Соловецкий монастырь). Окрестные крестьяне помогали осажденным чем могли…

Так бы и отсиделись, если бы не перебежал в стан осаждающих чернец Феоктист, показавший под сушилом у Белой башни закладенное камнями окно. Ночью Мещеринов проник в крепость, перебил сонных защитников и повесил монаха Никанора…

ГЛАВА 15

В январе 1676 года, вскоре после казни соловецких повстанцев, умер царь Алексея Михайлович. Новый царь Федор Алексеевич повелел перевести пустозерских узников в мрачные тюрьмы Спасо-Каменского и Кожеозерского монастырей, где их ждала участь боярыни Морозовой, По какой-то причине перевод не состоялся, но остался в силе приказ воеводе Львову накрепко и неотступно следить за Аввакумом с товарищами, никого решительно не допускать к ним для разговоров, не давать им чернил и бумаги, «писем бы никаких у них никто не имал».

И все-таки оживленная переписка между Аввакумом и множеством его приверженцев на воле продолжалась. О чем только не писал Аввакум, каких только дел не затрагивал, и уж, конечно, высказывал свое отношение к покойному царю.

Алексей Михайлович скончался буквально через несколько дней после падения Соловок. Аввакум увидел в этом волю провидения и вскоре уже излагал в одном из посланий обстоятельства, при которых будто бы умирал Алексей Михайлович. По этой легенде царь «расслаблен был прежде смерти». В бесконечных муках, в отчаянии он взывал к погибшим:

— Господие мои, отцы соловецкие, старцы, утешьте меня, дайте покаяться в воровстве своем — как беззакония совершал, как от веры христианской отвергся, как вашу соловецкую обитель под меч подклонил!.. Иных за ребра вешал, а иных во льду заморозил, и боярынь живых, засадя, уморил в пятисаженных ямах. А иных пережег и перевешал… Утешьте!

А изо рта и из носа у него сукровица потекла, «бытто из зарезанныя коровы». И бумаги хлопчатой не могли напастись, затыкая царю ноздри и горло.

— Пощадите, пощадите! — будто бы кричал, умирая, царь.

— Кому ты, государь, молишься? — спрашивали его.

— Соловецкие старцы пилами трут меня и всяческим оружием, — отвечал он. — Велите войску отступить от монастыря их!

«А в те дни уж посечены быша», — заключил Аввакум.

Еще до кончины Алексея Михайловича возненавидел его Аввакум как мучителя и губителя людей. Перегорела в нем надежда на «исправление» царя. А ведь прежде, признавая достоинства государя, Аввакум писал: «Ведаю разум твой; умеешь многие языки говорить, да што в том прибыли?» Он бил на патриотические чувства царя: «Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком; не уничижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах». А то начинал стыдить: «А ты, миленькой, носмотри-тко в пазуху-то у себя, царь християнской! Всех ли християн тех любишь? Перестань-ко ты нас мучить тово! Возьми еретиков тех, погубивших душу свою, и пережги их, скверных собак, латынников и жидов, а нас распусти, природных своих. Право, будет хорошо. Меня хотя и не замай в земле той до смерти моей; иных тех распусти».

В своих посланиях Аввакум часто возвращается к раздумьям о царе и пределах его власти.

Враг царя омрачил. Как ему льстили, как величали — благочестивейший, тишайший, самодержавнейший государь наш, такой-сякой, великий, больше всех святых от века! Вот он и возомнил, что и впрямь таков, святее его нет!

Много мучительства сотворил Алексей Михайлович, крови неповинной реки потекли. А ведь царства у него никто не отнимал, просто по совести хотелось жить, по своему закону. И за это пластают и вешают людей. В Москве жгут, и по городам жгут, митрополиты и воеводы. Помер царь, а дело его и ныне делают.

Безумцы никониане, утесняя душу свою, говорят: «Не на нас-де взыщется, нам-де что? Предали патриархи и митрополиты с архиепископами мы-де и творим так».

На великих ссылаются.

А патриархи на соборе говорили ему, Аввакуму: «Не на нас взыщется, но на царе! Он изволил изменить старые книги».

Царь тоже ответа держать не хотел: «Не я. Так власти изволили».

А кто эти власти? Никон? Как-то он при духовнике Стефане вздыхал, как-то плакал, овчеобразный волк. В окно нищим деньги бросает; едучи, по пути нищим золотые мечет! А мир-то слепой хвалит: такой-сякой, миленький, не бывал такой от веку! А бабы молодые… тешат его, великого, государя пресквернейшего! Миленький царь Иван Васильевич скоро бы указ сделал такой собаке.

Говорят, антихрист Никон. Нет, Никон — шиш антихриста. Не патриархом, а царем будет антихрист. И родится он от отца Иакова-Израиля и матери Баллы Рахилины. Сперва будет казаться людям кроток и смирен, милостив и человеколюбив: слово в слово, как и Никон, ближний предтеча его, плакать горазд. Обманет он людей, и пойдут они за ним по своей воле… Так думал и писал Аввакум.

И он рисовал карикатуры на Никона на бумаге, а не было ее, то на бересте. И надписи делал язвительные и неприличные, обличавшие развратное поведение Никона. Сам Аввакум никогда не был ханжой и, отвергая крайний аскетизм некоторых своих сторонников, цитировал: «Честен брак и ложе не скверно».