Вячеслав Фетисов - Овертайм Страница 5

Накануне Игр приятная новость — на общем собрании олимпийской команды меня выбрали капитаном всей зимней сборной. Когда смотришь открытие Олимпийских игр, торжественную церемонию, парад, мне кажется, прежде всего запоминается спортсмен, который несет флаг своей страны. Во всех архивах, для всех спортивных историков, летописцев олимпиад имя знаменосца остается навеки. Но мне не удалось пронести советский флаг в Калгари, хотя «по должности», как капитану команды, мне полагалось это сделать.

В день открытия Игр хоккейная сборная должна была встречаться уже не помню с кем, но с одной из слабейших команд в олимпийском турнире. Из-за парада могло получиться так, что я бы опоздал на игру, и наш тренер Тихонов не разрешил мне отправиться на церемонию открытия Игр. По его мнению, игра предстояла важная, самое главное, как он говорил, — задать тон. Признаюсь, я был раздавлен. Не то чтобы во мне бушевали какие-то амбиции, просто, когда человеку вдруг дается такая возможность, причем понятно, что она может быть только раз в жизни, ты об этом невольно начинаешь думать. Если бы меня никуда не выбрали, я бы и не задумывался об этом никогда. Но случилось, я уже размечтался, а накануне вечером перед открытием мне сообщают, что я не стану знаменосцем олимпийской сборной, потому что у нас очень важная игра то ли с норвежцами, то ли с голландцами… Неприятный осадок на душе — вот первое впечатление от Калгари. Я не думаю, что, если бы даже весь вечер носил по стадиону советский флаг, мне бы это помешало сыграть хорошо. Мне кажется другое: Тихонов никого из сборной не хотел видеть хоть в чем-то впереди себя… Например, Владика Третьяка он начал «душить» сразу, как только почувствовал, что команда во многом играет благодаря авторитету Третьяка. Олимпийские игры 1980 года мы проиграли только из-за того, что после первого периода он убрал Владика из ворот. Сколько я потом ни разговаривал с американцами, которые участвовали в этой игре, все в один голос говорили: «Нам дало дополнительные силы то, что мы вышли после перерыва на лед и увидели, что в воротах нет Третьяка. Мы глазам своим не могли поверить».

В общем, не дали мне пройтись с флагом на открытии. Правда, я нес его на закрытии Игр, но это уже было не так торжественно, хотя все равно ощущение незабываемое.

Я познакомился с лучшими североамериканскими хоккеистами в 1977 году. В восемнадцать лет меня пригласили в первую сборную Советского Союза, и я играл в ее составе весной в Вене — это был мой первый чемпионат мира и первый чемпионат, в котором разрешили играть профессионалам. В общем, я не сыграл ни на одном чемпионате мира, где были бы только любители. Тогда в Вену приехали Тони и Фил Эспозито, Кешма и многие известные игроки из Лиги. Тем не менее мы их обыграли, хотя сам чемпионат мира проиграли. И все же я считаю, что в Вене был один из сильнейших составов сборной Союза за всю ее историю. Возможно, еще такой же набор выдающихся игроков и по мастерству, и по опыту был на Олимпийских играх 1980 года в Лейк-Плэсиде (и этот турнир мы тоже проиграли). По сумме всех качеств, которые могут служить характеристикой команды, эти сборные, на мой взгляд, были выдающимися.

И все равно чемпионат мира в Вене у меня самый памятный, потому что первый. В матче с финнами Борис Павлович Кулагин впервые выпустил меня — шел второй период, — и я сразу же забил гол. Саша Мальцев отдал пас под синюю линию, я бросил и забил! Все впечатления были настолько яркими (мне же тогда прямо перед чемпионатом исполнилось девятнадцать), что они навсегда остались в памяти. Горечь поражения тоже незабываемая, потому что до этого на уровне сборных я никогда не проигрывал, хотя они и были юниорские и юношеские. Такое двойственное впечатление: с одной стороны, чисто мальчишеская гордость (я в сборной!), а с другой — совершенно взрослая горечь поражения. Как же так — уступили «золото», играя с такими великими мастерами? В Вену я поехал седьмым защитником, и меня ставили все время с разными партнерами.

В том же году я участвовал в юниорском чемпионате в Канаде, где мы выиграли золотые медали, обыграв в полуфинале канадскую сборную с Грецки. Потом я постоянно играл против американцев, мы тогда регулярно встречались с командами ВХЛ — Всемирной хоккейной ассоциации, но в нее входили те же профессионалы. В декабре 1977 года сборная СССР играла против команд ВХЛ, и я присоединился к ней там же, в Канаде, сразу после юниорского чемпионата мира. Мысли оказаться в канадском или американском клубе никогда не возникало, потому что официально никто бы меня, понятно, не отпустил, а взять и убежать — это казалось невозможным. Я думаю, у меня, как и у большинства советских людей, существовал врожденный страх: трудно было себе представить, что ты делаешь карьеру на Западе, но тем самым губишь всю свою семью, всех родственников. Но я всегда знал, что могу прилично сыграть в Америке, тем более в том возрасте, когда сил — вагон, и дерзости не меньше, и присущее молодому хоккеисту, молодому человеку честолюбие — все было.

А в сильнейшем советском хоккейном клубе ЦСКА я начал играть в 1976-м, в паре с уже опытным и знаменитым Геннадием Цыганковым. В том году во время предсезонных турниров специально созданная экспериментальная сборная уехала на первый Кубок Канады. Похоже, что руководство Спорткомитета подстраховалось на случай поражения, и команду разбавили, оставив дома «тройку» Петрова, Цыганкова, еще кого-то. В общем, получилось так, что поехала половина состава первой сборной и половина — второй. Так как Геннадий Цыганков остался, а Александр Гусев, его партнер, уехал на Кубок Канады, то Константин Борисович Локтев поставил меня в пару к Цыганкову. А Гена и Саша были защитниками в ЦСКА у первого звена. И когда Саша вернулся с Кубка, Локтев меня оставил в первой «пятерке». Нужно ли описывать чувства семнадцатилетнего парня, оказавшегося в лучшем советском хоккейном клубе, да еще в сильнейшем его звене?! Хотя я хорошо помню, что первая «тройка» и Цыганков были иногда мною недовольны, потому что ошибки, которые обычно делает новичок, в их микрокоманде уже давно забыли. Однако Константин Борисович настоял на своем. Так что «звезды» порой ворчали, но в конце концов довольно терпеливо ко мне относились, и я им всем за это очень благодарен. Думаю, что, поставив меня к этим величайшим игрокам, Локтев во многом решил мою судьбу. Вероятно, это дало мне преимущество в год, а то и в два перед моими сверстниками. И потом, когда ты рядом с такими игроками, меняется не только отношение к тебе противников и болельщиков — меняешься и ты сам. Уверенности в себе становится намного больше, хотя от суперзвезд советского хоккея я долго слышал два окрика: «Не суетись!» и «Не спеши!»