Николай Богданов - О смелых и умелых Страница 5

- Давай, давай, рассказывай, - подбадривали его бойцы. - Делись опытом - это же для общей пользы. Главное, расскажи, как ты богатыря в плен взял.

- Вы добровольцем на фронте? - спросил я для начала.

- Да, я за отца. У меня отец здесь знаменитым разведчиком был. Его фашисты ужасно боялись. Даже солдат им пугали: "Не спи, мол, фриц, на посту, Санатов возьмет". Он у них "языков" действительно здорово таскал. Даже от штабных блиндажей. Гитлеровцы так злились, что по радио ему грозили: "Не ходи к нам, Санатов, поймаем - с живого шкуру сдерем".

- Ну, этого им бы не удалось! - воскликнул кто-то из разведчиков.

- А вот ранить все-таки ранили, - сказал юный Санатов, попал отец в госпиталь. Обрадовались фашисты и стали болтать, будто Санатов их напугался, носа не кажет, голоса не подает. А голос у моего отца, надо сказать, особый, как у табунщика, - улыбнулся Санатов, и напускная суровость исчезла с его лица. - У нас деды и прадеды конями занимались, ну и выработали, наверное, такие голоса... наводящие страх. Отцовского голоса даже волки боялись. И вот, как не стал он раздаваться по ночам, так и обнаглели фашисты. Приехал я вместе с колхозной делегацией: подарки мы привезли с хлебного Алтая... И услышал, как отца срамят с той стороны фашистские громкоговорители.

- Было, было такое, - подтвердили разведчики. - Срамили.

- Вот в такой обстановке колхозники и порекомендовали: оставайся, мол, Ваня, пока батя поправится, неудобно, нашу честную фамилию фашисты срамят. Подай за отца голос.

- Командир вначале сомневался, глядя на рост его, - усмехнулись бойцы.

- Ну, я вижу такое дело, как гаркну внезапно: "Хенде хох!" - И Санатов так гаркнул, что по лесу пошел гул, словно крикнул это не мальчишка, которому велика солдатская каска, а какой-то великан, притаившийся за деревьями.

Я невольно отшатнулся.

- Вот и командир также. "Эге, говорит, Санатов, голос у тебя наследственный. Оставайся". И я остался. Вот так я кричу, когда первым открываю дверь фашистского блиндажа.

- Почему же первым именно вы?

- Потому что я самый маленький ростом. А ведь известно, когда солдат с испугу стреляет, он бьет без прицела, на уровне груди стоящего человека. Вот так.

Санатов встал и примерился ко мне. Его голова оказалась ниже моей груди.

- Вам бы попали в грудь, а меня бы не задело. Это уж проверено. Мне потому и поручают открывать двери в блиндаже, что для меня это безопасней, чем для других. У меня над головой пули мимо летят. И потому работаем без потерь.

Не без удивления посмотрел я на солдата, так умело использовавшего свой малый рост.

- Ну, а с богатырем-то как же? Тоже на голос взяли?

- Давай рассказывай, как ты его, - подбодрили солдаты.

- Тут до богатыря дел было, - задумался Санатов, - натерпелся я с этими дураками. Ведь им жизнь спасаешь, а они... Один часовой меня чуть не зарезал...

- Вы и на часовых первым бросаетесь?

- Да, потому что я очень цепкий... Это у меня с детства выработалась привычка держаться за шею коня. Мы ведь, алтайские мальчишки, все на неоседланных да на диких. Вцепишься, как клещ, и как он, неук, не вертится, не скачет, какие свечки не дает, нашего алтайского мальчишку нипочем с себя не сбросит.

- Но при чем же тут...

- А вот при чем, - вы встаньте, а я вам нашею внезапно брошусь и обниму изо всех сил... Что вы станете делать?

Я уклонился от испытания. Видя мое смущение, кто-то из разведчиков объяснил:

- Иные с испугу падают.

- Другие стараются удержаться на ногах и отлепить от себя это неизвестное существо. Забывают и про оружие. Забывают даже крикнуть.

- Ведь это все ночью. Во тьме. На позиции. Непонятно, и потому страшно.

- Ну и пока немец опомнится, мы ему мешок на голову - и потащили.

Так объяснили мне этот прием разведчики, пока Санатов был в задумчивости.

- А вот один фашист ничуть даже не испугался, когда я кинулся к нему на шею. Здоровый такой, как пень. Только немного покачнулся. Потом прислонился к стене окопа и не стал меня отлеплять, а, наоборот, покрепче прижал к себе левой рукой, а правой спокойно достал из-за голенища нож. Достал, пощупал, где у меня лопатки. Да и ударил. В глазах помутилось. Думал - смерть... А потом оказалось, что он ножны с кинжала забыл снять... Аккуратный был, фашистский бандит, острый кинжал и за голенищем в ножнах хранил, чтобы не порезать брюк. Только это меня и спасло. - Санатов даже поежился при страшном воспоминании.

- Ну, и взяли его?

- А как же, наши не прозевали. В мешок. Крикнуть-то он тоже не то забыл, не то не захотел, на свою силу-сноровку понадеялся.

- Ну, да наша сноровка оказалась ловчей, - усмехнулся разведчик, жилистый, рослый, рукастый.

- А еще один дурак чуть мне все легкие-печенки не отшиб, - вспомнил с грустной улыбкой Санатов. - Толстый был, как бочонок. От пива, что ли. Фельдфебель немецкий. Усищи мокрые, словно только что в пиве их мочил. Бросился я ему на шею, зажал в обнимку, пикнуть не даю. Он попытался отцеплять. Ну, где там - я вцепился, как клещ, вишу, как у коня на шее. И что же он сообразил: стал в окопе раскачиваться, как дуб, и бить меня спиной о бруствер. А накат оказался деревянный. Бух, бух меня горбом только ребра трещат... Хорошо, что я не растерялся. Воздуху побольше набрал в себя, ну и ничего, воздух спружинил. А то бы раздавил, гад. У меня ведь костяк не окреп еще, как у отца. Он тоже ростом невелик, но в плечах широк и кость - стальная... Так что мне за него трудней в этих делах...

- А с великаном?

- Ну, с этим одно удовольствие получилось... Попалcя он мне уже после того, как я достаточно натерпелся... стал больше соображать, как лучше подход иметь.

- Да, уж тут был подход! - Среди товарищей маленького храбреца пробежал смешок.

- Подкрались мы к окопу, как всегда, по-пластунски, бесшумно, беззвучно, безмолвно, неслышно... Ракета взлетит, - затаимся, лежим тихо, как земля. Ракета погаснет, - опять двинемся. И вот окоп. И вижу, стоит у пулемета, держась за гашетки, не солдат, а великан. Очень большой человек. А лицо усталое, вид задумчивый. Или мне это так при голубом свете ракеты показалось.

Вначале взяла меня робость. Как это я на такого богатыря кинусь? Не могу ни приподняться, ни набрать сил для прыжка... А наши ждут. Сигналят мне. Дергают за пятку; "Давай-давай, Иван, сроки пропустим, смена придет".

И тут меня словно осенило: "Ишь, старый-то он какой! Ведь по годам-то мне дедушка. И задумался-то, наверно, о внучатах". Эта мысль меня подтолкнула - кинулся я к нему на шею бесстрашно, как внучек к дедушке. Обнял, душу в объятиях, а сам шепчу: "Майн гросфатер! Майн либе гросфатер!" - и так, знаете, он до того растерялся, что пальцы от гашеток пулемета отнял, а меня не бьет и не отцепляет, а машет руками как сумасшедший, совсем зря...