Блуждающая реальность - Филип Киндред Дик Страница 5

немыслимую для творений сумасшедшего – как бы психоаналитики-любители ни ворошили факты его жизни, какие бы диагностические ярлыки на них ни наклеивали. Эту грань между человеком и впечатлением от его произведений отлично сформулировал критик Александер Стар: «Был ли Дик психически здоров – вопрос открытый. Но на протяжении всей жизни он писал так, как мало кто среди фантастов, да и вообще среди писателей. Я говорю сейчас о том обостренном чувстве ненужного и лишнего, с каким он описывал обветшалый вещный мир послевоенных пригородов; о проницательном взгляде на историю; о тонкости морально-этических переживаний и вопросов» (4).

Сосредоточиваться на жестком бинарном разграничении «нормальности» и «безумия» применительно к Дику и его трудам – значит мыслить поверхностно и упрощенно. По мере роста наших знаний в области психологии, антропологии и истории религий все более размываются прежде четкие границы между «религиозным», «шаманским» и «психотическим» состояниями; разграничивать их без тщательного исследования культурного и личного контекста кажется и невозможным, и бессмысленным. С тем, что Дик едва ли напоминал «просветленного» мистика, я вовсе не спорю; важно помнить, что его сильной стороной были вопросы, а не ответы; те, кто видит в его идеях материал для какого-либо «культа», просто удовлетворяют собственный голод по простым решениям. В опыте Дика, отраженном в этом сборнике, ключевую роль играют неопределенность, постоянное сомнение и скепсис, не оставляющие его и во время самых дерзких спекуляций. Однако, следуя за метафизическим поиском Дика, читатель, способный держать разум открытым, обретет уникальные сокровища.

Например, одним из событий «2–3–74» стала серия фосфенов – видений, возникающих при закрытых глазах, и в том числе изображение золотого сечения – понятия из греческой эстетики, в этой культуре отражавшего идеальные архитектурные пропорции, воплощенные, например, в Парфеноне. Кроме того, Дика заворожили логарифмические ряды Фибоначчи, названные по имени математика XIII века Леонардо Фибоначчи из Пизы, который использовал их для демонстрации аналогии между спиральными формами, часто встречающимися в природе – например, в некоторых раковинах, листьях и скальных формациях. Последующие исследования расширили эту аналогию, обнаружив схожие формы в образовании торнадо и в двойной спирали ДНК, а также в основных теоремах математики фракталов и компьютерного моделирования. Дик верил, что золотое сечение и ряды Фибоначчи – ключ к пониманию архетипических истин, открывшихся ему в видениях; рассуждения об этом часты в «Экзегезе», но также появляются в «ВАЛИС» и в выступлении «Если этот мир тебя не устраивает, поищи другие!», включенном в данный сборник. Скептически настроенный читатель, скорее всего, их пропустит, сочтя бессмысленной болтовней.

Вспомним о том, какое значение придается видениям при закрытых глазах в шаманизме и в мировых религиях. Вот что говорит антрополог Майкл Рипински-Наксон:

Где-то между сетчаткой и нейронной сетью нашего мозга рождается феномен изображения на веках при закрытых глазах, актуализирующий внутреннее зрение. Быть может, эти светоносные видения составляют базу объективной физической составляющей тех видений, с которыми сталкиваются как адепты различных религий, так и шаманы и мистики… Карл Г. Юнг, рассматривая кросс-культурный характер видений, первым высказал мысль, что на личном восприятии этого зрительного феномена могут основываться некоторые архетипические символы… Поздние, почти визионерские картины Винсента Ван Гога, написанные в психиатрической лечебнице, включают в себя немало «фосфеновой графики» – как и множество неумелых карандашных рисунков малышей от двух до четырех лет. Как и следует ожидать, множество рисунков и узоров в древних и аборигенных культурах также очень напоминают фосфены (5).

Дальше Рипински-Наксон особенно останавливается на архетипическом символе спирали:

Если мы… признаем спираль архетипическим образом и увидим в ее символических репрезентациях лабиринт, эта концепция, возможно, поможет нам понять, почему этот мотив обычно символизирует неведомый путь, ведущий в загробный мир, пещеру, гробницу или чрево Великой Матери. Гробница, как мы уже отмечали, своей конструкцией отражает тело Великой Матери, чья энергия и плодоносная сексуальность передаются через символ спирали.

Интересно отметить: Дик верил (см. «Если этот мир тебя не устраивает…»), что в рамке золотого сечения ему предстала богиня Афродита, сексуальный аспект Великой Матери. Значимость, как философскую, так и психологическую, образа Великой Матери для Дика читатель может понять из его выступления «Андроид и человек», также приведенного в данном сборнике.

Снова замечу, что я не стремлюсь изобразить Дика вдохновенным провидцем или даже доказать, что он был «нормален». Никаких доказательств «нормальности» или «ненормальности» Дика попросту не существует (6). Скорее я приглашаю читателя отринуть ярлыки, нырнуть в море идей, выраженных непосредственно в текстах, и извлечь оттуда все, что он сочтет для себя ценным и полезным, не стесняя свое зрение и мышление скороспелыми диагностическими ярлыками. Пожалуй, стоит предупредить читателей и о том, чтобы, берясь за метафизические писания Дика, они не готовились заранее верить им или не верить. Дик, как следует из самих его текстов, не имел намерения кого-то в чем-то убеждать. Напротив, те читатели, что не станут беспокоиться о том, хочет ли Дик их в чем-то убедить и следует ли ему поддаваться, обнаружат, что он открывает множество путей для самостоятельного исследования. В тех возможностях, что он предлагает – например, в статье 1978 года «Космогония и космология», где Дик стремился выразить ключевые идеи «Экзегезы», – есть красота и визионерская мощь. Так, он говорит о праведном Божестве (схожем с Логосом-искупителем у гностиков), которое утратило память о себе как об истинном творце и уступило контроль над земной реальностью слепому и невежественному демиургу или «артефакту». «Артефакт» (близкий к гностическому Архонту[2]) держит людей в сети заблуждений, с которыми приходится бороться даже Божеству (7).

Дик, исследуя возможные следствия своих духовных прозрений, использует писательский дар для создания завораживающей притчи о падшем, утратившем память боге, который столетиями блуждает среди своих творений в поисках собственного искупления:

Творец больше не знает, зачем сделал с собой все это. Не помнит. Он позволяет себе стать рабом собственного артефакта, поддаться его обману, подчиниться его насилию, в конце концов – пасть от его руки. Он, живой, оказался во власти механического. Раб стал господином, а господин рабом. И господин либо сознательно отказывается от памяти о том, как и почему это случилось, либо память ему стирает раб. В любом случае он – жертва артефакта.

Но артефакт учит его – мучительно, постепенно, на протяжении тысяч лет – вспоминать, кто он и что он. Раб-ставший-господином пытается восстановить утраченные воспоминания господина и его истинную суть.

Можно предположить, что он создал артефакт – нет, не для того, чтобы впасть в заблуждение, но чтобы вернуть себе память. Но, быть может, дальше артефакт взбунтовался и