Иван Бунин - Устами Буниных. Том 2. 1920-1953 Страница 5

8 / 21 января.

[…] Вечером был Ландау, который получил письмо от своих, что они в Ровно. Он был взволнован, растерян и, может быть, поэтому очень интересен. Просидел у нас до 12 часов. Обедал он вместе со Шполянским, Инбером и Габриловичем. Пол-обеда шел разговор о Яне.

— И представьте, что очень редко бывает — все четверо хвалили его. Один даже доказывал, что он очень добрый.

— Конечно, Шполянский, — перебила я.

— Почему вы угадали?

— Потому что я знаю, как он относится к Яну.

9/22 января.

[…] Вечером Ян уехал на заседание в «Общее Дело», а я пошла к Ельяшевич. Там был полковник Тарновский, который изобрел пушки для обстреливания аэропланов. Чертежи остались на Путиловском заводе и вместе с 40 пушками попали в руки большевиков […] Тарновский уверен, что в головах рабочих и крестьян революция уже миновала, и взять их может всякая власть только так: рабочим дать одежду, стол и дом, крестьянам — землю в собственность. […]

Я вернулась раньше, потом приехал Ян. Он рассказывал, что на заседании шла речь об «объединении». Григорий Алексинский говорил, что нужно объединиться всем от монархистов до социал-демократов, но без учредиловцев. […]

10/23 января.

Днем Гиппиус с Влад. Анан.6 […] Темы самые разнообразные: о каком-то новом объединении, в которое входит и Руднев, и Балавинский, и Карташев, и Мережковские, и куда приглашают Яна. О журнале-дневнике писателей, где каждый писал бы все, что вздумается. […] О литературе. З. Н. судит обо всех свысока. Она параллельно читала Бунина и Куприна. — «Полная противоположность во всем у вас». Укоряла Яна за «Клашу»: — «Немилосердное отношение к читателю. Писатель должен учить, а вы даете лишь картину». […]

11/24 января.

[…] Моросил дождь. Как всегда, центр горел огнями, спешили пешеходы, мчались автомобили или стояли заторами. Зашли за пудрой, где нас обдали духами. Заходили в кондитерскую за русскими конфетами. И зачем нужны русские тянучки, когда столько французских конфет, ничуть не хуже русских, здесь приготовленных? Вообще меня раздражает умиленное отношение к «русским» блюдам. […]

12/25 января.

— Если не будет большевиков, то Алексинский будет бороться с эс-эрами, не будет эс-эров, то он найдет, с кем бороться — вот борец по профессии, — говорил Ян. […]

13/26 января.

[…] Прочла статью Мережковского. Очень риторично. Ловко написано. Но почему-то не верится, что у него «снята кожа». Слишком много остроумия, метких слов без крови, а это трогает лишь ум, оставляя спокойным сердце. […]

15/28 января.

Странный человек Ян: когда на него не обращаешь внимания, он тотчас начинает быть внимательным и даже нежным. […]

16/29 января.

Были в музее у Мейнгарда, бывшего мирового судьи. Он работал в комиссии по собиранию материалов о большевистских зверствах, портретов деятелей революционного времени и т. д. Рассматривали портреты большевиков. Их 3 категории: звероподобные, фанатичные и евреи, большей частью, с красивыми лицами, задумчивыми глазами. Есть в этом собрании ящик с челюстями — челюсти убитых генералов. […]

Вечером у нас Толстой с Куприным переделывали из «Жидкого солнца» пьесу для кинематографа. Ян присутствовал и иногда давал советы […]

17/30 января.

[…] Обедали у Ельяшевич. Вас. Бор. развивал планы основания здесь академии для спасения русской культуры в лице писателей и ученых. […]

20 янв./2 февраля.

[…] Утром к нам заходил Мережковский. Вел беседу о Христе: «Главное теперь нужно знать, какое у кого отношение к Христу». Беспокоится, чем жить. Опять говорил о «Дневнике писателей», — редкий случай, такое множество писателей в одном центре, непременно следует этим воспользоваться, а между тем, все живут вразброд.

21 янв./З февраля.

[…] Сейчас у нас сидит Штерн7. Пришел узнать о здоровье Яна. Он ушел из «Общего дела» […] долго и пространно объяснял свое политическое кредо. Когда он ушел, Ян […] сказал:

«Все это не спроста. Он, вероятно, с Милюковым войдет в „Последние Новости“, многих, конечно, оттуда выпрут. Аристократия и правящие круги, чорт знает, что делают, по-русски, себе на погибель, а с другой стороны, когда будут писать про революцию, писать будут лучше, чем про французскую. Тогда учтут, что наши „зубры“ дали своих детей, которые и положили головы за други своя и в корниловские дни и после. Список знатных фамилий будет длинный, и какие юноши. Это тебе не краса и гордость революции. А что делала демократия? Низы грабили, а наверху болтали. Я исключаю простого обывателя, который и там и сям просто умирал».

Штерн говорил, что в России скорее примут красного генерала, чем генерала типа Врангеля. […] говорит, что эс-эры мечтают пока о власти, а социализм они будут вводить исподволь.

22 янв./4 февраля.

Приехал Струве. Вошел к нам взъерошенный. И первый вопрос: «Есть рассказ?»

[…] в первой книжке статья Шульгина, затем статья о Блоке. Едва ли выйдет что-либо из этой затеи, особенно слабо будет в беллетристическом отношении.

Завтрак с Топорковым тоже ничего утешительного не дал. Денег у «Общего дела» нет. Топорков просил Яна писать, но в кредит. […] В «Земле» тоже касса пуста. […]

23 янв./5 февраля.

[…] Вчера был Толстой. Пришел расстроенный. Я спросила, не случилось ли что? Нет, ничего. […] в конце концов, он развеселился, хотя перед уходом я опять заметила у него блеск ужаса в глазах. Сегодня была Наташа и рассказала, что вчера они поссорились: был день ее рождения, а Алеша не поздравил ее и весь день его не было дома […] Обедала она с Балавинским, ужинала со Шполянским. […] Наташа похорошела, ее пьянит успех. […] Есть муж, заботящийся о хлебе насущном, не мучающий ее ревностью. […]

24янв./6 февр.

[…] Год тому назад мы распрощались с Буковецким и в последний раз прошли по одесским улицам. […]

25 янв./7 февраля.

Вернулись от Толстого. Наташи не было дома. […] я сидела в кресле и слушала разговоры двух писателей. Алеша уверял, что в марте конец большевикам. […] Потом они говорили о положении писателей, о гонорарах, которые хотел предложить Струве. […]

28 янв./10 февраля.

[…] Потом к нам пришли Мережковские и Ельяшевич. Толстой почему-то очень боится Мережковских. Все время нас останавливал, когда мы громко смеялись или что-либо возражали им. В нем есть что-то непонятное. Почему такой трепет перед ними? Они держатся просто и не требуют никаких привилегий по крайней мере в обхождении.