Степан Швец - Под крыльями — ночь Страница 5

В глазах её были не то испуг, не то недоумение. И еще я прочел в них столько упрека нам, взрослым, военным людям, не сумевшим защитить её детство, уберечь от горя… Всю войну преследовал меня этот укоряющий взгляд детских глаз. И позже, громя фашистов, я словно бы искупал свою личную вину перед осиротевшим, лишенным детства ребёнком. Я и сейчас помню тот взгляд…

Многое я увидел в этом тесном вагоне. И многое понял. Я увидел великое горе народное: Я понял, что горе моего народа — это и мое личное горе, что это горе принес немецкий фашизм — выкормыш мирового империализма. Я понял, что в борьбе против злейшего врага моего народа место мое — на переднем крае. Хватит ли у меня мужества, силы воли, упорства быть на этом почетном месте?

В штабе ВВС мы с Краснухиным получили назначение в один из крупных городов, где формировались авиационные части. В Москве пробыли всего два дня — 2 и 3 июля, но даже в этот короткий срок вынужденного безделья нас мучила совесть. Стыдно было смотреть людям в глаза: идёт жестокая война, враг топчет родную землю, а мы с Сашей — будто посторонние наблюдатели.

Саша Краснухин был один из тех, кто в силу своих нравственных достоинств внушает, не прилагая к тому особых стараний, уважение и невольное желание подражать им. Мы дружили и свободное время обычно проводили вместе. На работе нас называли двойниками: оба высокие, оба брюнеты. Часто нас даже путали, хотя характеры у нас разные. В противоположность мне, Саша суров, крайне сдержан в выражении своих чувств, в суждениях более трезв, рассудителен, немного скептичен. Он скуп на похвалы, любит поворчать. Вот, пожалуй, главное, что делает нас столь непохожими. Я люблю в нём и эти черты, но всего больше — его правдивость. И, несмотря на такое различие, нас всегда влекло друг к другу, и мы часто бывали вместе. Я твердо знаю, что в трудную минуту на него можно положиться. А это — главное.

И вот 4 июля нас провожали наши жены. Вчетвером мы прохаживались по перрону, пытались шутить, но в глазах у женщин стояли слезы, да и нам было не по себе в эти последние минуты расставания.

Особенно болезненно переживали наши друзья. Саша с Антониной Федоровной ждут ребенка. Вечерами их часто можно было видеть вместе на прогулке. И вот теперь настал час расставания. Ходили по перрону молча…

Подошел поезд. Женщины, не выдержав, расплакались. Прощаясь, я ощутил на губах соленый привкус слез. Поезд тронулся. Печальные лица дорогих, близких всё отдаляются, отдаляются, пока не скрылись в многоликой толпе. Как на фото, отпечатались в памяти эти мгновения, и при воспоминаниях эта картина всегда навевала грусть. Будто частицу своего сердца оставил я там, на перроне…

А спустя некоторое время, когда прилив слабости прошел, Саша говорит:

— Раненько утром свежая, по-праздничному приодетая подходит ко мне жена и целует. Я просыпаюсь — на душе приятно. Она еще раз целует и говорит: «С днем 4 июля». Мне исполнилось 33. Поднимаюсь. Увидел свою военную форму и тут же вспомнил всё остальное. Стол скромно накрыт. На столе графинчик, закуски, но торжества не получилось. Предстоящее расставание еще больше внесло грусти в эти минуты…

Так я навсегда запомнил дату дня рождения моего друга.

А поезд постукивал колесами, набирая скорость, и уносил нас навстречу войне.

Неудачный прыжок

По прибытии к месту назначения мы узнали, что полк уже почти полностью укомплектован личным составом. Нас обрадовало, что здесь было много летчиков нашего Управления международных воздушных линий. Встретили несколько знакомых и из других управлений ГВФ. Все мы были зрелые люди, опытные летчики, летавшие и днём и ночью, в любых метеорологических условиях. Часть экипажей прибыла из строевых частей военной авиации — преимущественно молодежь, недавние выпускники лётной школы.

Сразу после приезда мы отправились на аэродром. Там стояли новые, неизвестные нам двухмоторные двухкилевые самолеты одного еще молодого конструктора.

Нам предстояло освоить их, летать на этих машинах на боевые задания.

К понятию «освоить» я отнесся с довоенной меркой. Помню, к нам в часть на смену устаревшим самолетам ТБ-3 прибыли новые, удобообтекаемые, серебристые ДБ-3. Еще не садясь в кабину, мы уже были на седьмом небе, так они нам понравились. Но когда началось изучение этих самолетов, мы постепенно, небо за небом, снижались, пока снова не оказались на матушке-земле. Около шести месяцев продолжалось обучение, а полеты производились только условно. И когда пришла пора летать, восхищение сменилось равнодушием. Как бы и в этот раз не повторилась та же история.

Сделав поправку на военное время, я решил, что для освоения машины должно хватить месяца. Но не тут-то было. Едва мы представились командиру эскадрильи, он спросил:

— Почему опоздали?

— Как опоздали? — удивился я. — Мы только что с поезда.

— Самолет изучили?

— Впервые видим.

— Ну, всё равно. Вот вы, — командир указал на меня, — садитесь в самолет.

Я занял пилотское место в кабине. Командир показал рычаги, кнопки, приборы, объяснил порядок пользования ими на взлёте и посадке, заставил повторить, проделать некоторые манипуляции, потом спросил:

— Всё понятно?

— Вроде понятно, — неуверенно ответил я.

— Никаких «вроде». Я спрашиваю: понятно или нет?

— Так точно, понятно, товарищ капитан!

— Тогда запуск моторов и — в воздух.

«Как, — подумал я, — и это всё обучение? Да я еще даже не осмотрелся как следует».

Моторы запущены. Командир сел в переднюю штурманскую кабину, воткнул ручку управления, и мы пошли на взлёт. Два провозных — и я пошел самостоятельно. Вот и всё обучение. Остальное доводи сам.

Пришлось доводить.

Самолет мне в общем понравился. С точки зрения аэродинамических качеств это была прекрасная машина, очень устойчивая, летучая, но со множеством недостатков.

Главный из них заключался в том, что моторы не обладали необходимой мощностью. К сожалению, машина не прошла всех испытаний в воздухе. Над нею еще предстояло работать и работать.

На некоторых самолетах самопроизвольно загорались моторы, и экипажу приходилось выбрасываться на парашютах. Аварии будто бы происходили потому, что пластинчатая контровка гаек, которыми выхлопной коллектор прикреплялся к мотору, была ненадежной: гайки от вибрации в полете отвинчивались, пламя пробивалось в щель, лизало блок, и мотор загорался. Так ли это или иначе, но потерь было много.

Полком командовал полковник Новодранов — рослый, плотный человек с мужественным лицом и резкими движениями. Его заместителем и другом был полковник Щеголеватых. У обоих за плечами — Испания, Халхин-Гол, оба участвовали в финской кампании. Опытные боевые командиры, чья дружба для многих из нас служила примером.