Михаил Черейский - Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка Страница 5

А вот другая моя бабушка, с папиной стороны, осталась в Ленинграде и в марте сорок второго умерла, как написано в сохранившемся у меня свидетельстве о смерти, от «безбелковых отеков». Иначе это называется алиментарная дистрофия, а по-простому — голод. Папа, ее сын, служил в автомобильной части, всю зиму возившей горючее по ледяной трассе через Ладогу. Он рвался в Ленинград, чтобы передать бабушке хоть какие-то продукты, но был тогда простым сержантом, и никаких шансов попасть в осажденный город у него не было. Весной 42-го он получил заветный кубик на петлицы — стал младшим лейтенантом. В тот же день выпросил у благоволившего к нему командира батальона командировку в Ленинград и на попутных поехал с рюкзаком продуктов — взял авансом командирский паек на полмесяца вперед, больше не дали.

Добрался, а полуживые соседи говорят: пару недель как свезли на Пискаревское. Папа, сам голодный, потерял сознание на несколько минут, очнулся — видит, соседка оттаскивает дочку подальше от его рюкзака, а ту аж трясет… Он половину содержимого рюкзака — сухари, сгущенку, американскую тушенку — выгрузил им на стол. Взял кое-какие книжки, бабушкины документы, фотографии — часть из них теперь у меня. Уходя, попросил беречь опустевшую комнату и передать в ЖАКТ, что хозяин теперь командир Красной армии и часто наведывается с фронта. Со второй половиной продуктов пошел к родственникам, застал их тоже чуть живыми и там опустошил рюкзак. Благодаря этим продуктам они дотянули до лета, когда и с продовольствием полегчало, и папа сумел им еще кое-чего передать через ездившего в Ленинград сослуживца.

После войны уже выяснилось, что дедушка с маминой стороны все это время находился буквально в двух шагах и, получая паек старшего командира (он служил замначальника отдела в инженерном управлении Ленинградского фронта), мог спасти бабушку от голодной смерти. Но он не подозревал о ее существовании — ведь папа с мамой тогда еще не были знакомы.

И вот мама снова — на этот раз со мной — подъезжала к Новосибирску и возбужденно рассказывала, какой это красивый город и какой в нем великолепный вокзал. Так оно и оказалось: огромное здание с крытыми переходами над путями, несколько составов у платформ, а напротив нашего — поезд Пекин — Москва. И у вагонов стояли и из окон выглядывали настоящие китайцы и даже китайские дети! Я быстренько вышел на платформу и уставился на двух китайских девочек. Они мне показались очень хорошенькими, все время улыбались, и на них были стеганые шелковистые курточки с цветами и — о чудо невиданное! — брючки. Меня это зрелище поразило до глубины души. Вернувшись в вагон, я объявил маме, что, если когда-нибудь женюсь, так только на китайке. «На китаянке», — с тяжелым вздохом поправила мама, а Владик с его мамашей разразились диким хохотом.

После Новосибирска сидение целыми днями в вагоне с редкими выходами на станциях стало порядком прискучивать. Я большей частью лежал на своей верхней полке и попеременно читал две книжки: «Страна Большого Хапи» про приключения древнего египетского мальчика и «Васёк Трубачёв и его товарищи». Владик канючил и просил ему пересказывать прочитанное, но предложения почитать самому отвергал: «В школе еще начитаюсь».

Взятая с собой провизия закончилась и у нас и у соседей. Денек попитались горячей картошкой, которую на станциях продавали бегавшие вдоль поезда тетки. Они ее держали в обвернутых одеялами чугунках и вываливали в газетные кульки. К каждой порции картошки давался в придачу соленый огурец и ломоть черного хлеба. Мне это казалось безумно вкусным и тогда, и во время последующих поездок по Транссибу. Но и картошка приелась, и решили мы вчетвером сходить в вагон-ресторан. Попросили офицера с женой из соседнего купе присмотреть за нашим и отправились через вагоны. Последним перед рестораном был мягкий вагон, отличавшийся от нашего купейного пухлыми бархатными диванами, зеркалами и всякими бронзовыми штуками. В коридоре стояли и курили два солидных дядьки в теннисках (так назывались сетчатые майки — хотя никогда не видел, чтобы в них кто-то играл в теннис), галифе с лампасами на подтяжках и тапочках. Владик шел первым и как заорет на весь вагон: «Товарищ генерал, рразррешите пройти!» Хотя необходимости никакой не было, мы и так прошли бы, а он просто давил фасон.

В вагоне-ресторане мне все очень понравилось, а маме почти все — кроме цен в меню. Мы взяли на двоих порцию солянки и бифштекс с яйцом и двойным гарниром. Владикова мамаша презрительно смотрела, как моя мама разливает солянку из металлической мисочки по тарелкам — думала, что скупердяйничает. А мы с трудом осилили и эти половинные порции. Из солянки я выловил зеленые и черные продолговатые ягодки, попробовал одну — а она соленая! Пока официант нес второе, я их потихоньку сжевал, к удивлению соседей — как это я могу есть такую гадость? Официант это услышал и говорит: «В старое время оливки и каперсы из солянки только дворяне и купцы ели, мальчик-то разбирается!» Владикова мамаша ухмыльнулась: «Да уж, дворяне», — и явно хотела что-то добавить, но удержалась. А я с тех пор полюбил маслины и до сих пор ем их каждый день.

Байкальский омуль и бюст великого Сталина

Проехали мы станции со странными названиями Тайга и Зима, рано утром постояли полчаса в Иркутске, и по карте, которую периодически разглядывали в соседнем купе при моем участии, стало видно, что скоро озеро Байкал. Соседи-офицеры наперебой заговорили о копченом омуле, и проводник их успокаивал: на станции Байкал обязательно его принесут к поезду. Так там остановка-то в расписании не обозначена, переживали офицеры. А проводник уверял, что по красному остановимся как миленькие, не впервой.

От Иркутска поезд шел по берегу Ангары и дальше по Кругобайкальской дороге. В Википедии написано, что главный ход Транссиба перевели с Кругобайкалки на «перевальную» линию в 1949 году, но это неверно. В 1955-м на Восток и через полгода обратно мы точно ехали по Кругобайкалке, а вот последующие разы уже выезжали прямо на станцию Слюдянка. Итак, при подъезде к станции Байкал поезд замедлил ход и, вопреки расписанию, остановился. Проводник торжествующе посмотрел на сгрудившихся в тамбуре офицеров и откинул крышку лесенки: «Товарищи, никуда от вагона не отходить, отправимся без предупреждения!» А никуда отходить и не надо было: местные тетки торговали копченым омулем в связках тут же, приговаривая, что в Слюдянке «заплотите удвое». По маминой просьбе один из соседей взял связку и на нашу долю. Рыбки были среднего размера, с селедку или крупного окуня, желто-янтарного цвета. Одну мы сразу съели все вчетвером. Владикова мама аж закатывала глаза, но спохватывалась и говорила, что вот у них на Камчатке лосось — вот это да, но и омуль ничего, жалко только, что без пива едим. Стала она поглядывать и на вторую рыбину, но мама сказала, что вообще-то это мы для папы купили, и запрятала связку подальше. Папа и на самом деле очень обрадовался этому омулю, его все сослуживцы расхваливали — а он-то летел на Восток самолетом и не видал еще ни Байкала, ни омуля.