Максим Брежнев - Министр Щелоков Страница 5

Рядом с восьмисемейными бараками, в одном из которых жили Щелоковы, располагались холерные бараки, куда в 1910 году свозили больных холерой. После эпидемии там жили рабочие-сезонники из Курской и Тамбовской областей. Нищета и малоземелье гнали их в город на заработки.

Тяжелый труд металлургов оплачивался весьма низко. За месяц даже квалифицированный рабочий зарабатывал не более 30–35 рублей. К тому же, выдавалась заработная плата, как правило, неаккуратно, задерживалась на длительное время. Зачастую вместо выдачи денег рабочих понуждали брать в счет зарплаты продукты и товары из заводских лавок по ценам, значительно превышавшим рыночные. Значительная часть заработка возвращалась к хозяевам завода через систему различных штрафов.

Рабочие спали на нарах, в душных казармах, в получку пили водку. Вот одна из повседневных картин маленького Николая: «Рабочие сквернословили и играли в карты. Кухарка варила щи. Дым от махорки стоял коромыслом. То была категория низкооплачиваемых рабочих. Грамотных среди них было мало, да и те, что были, еле читали по складам. Здесь была нищая, темная, грязная жизнь, жизнь надеждами заработать рубль и отослать жене в деревню на пропитание»[3].

«Отдыхал» трудовой люд за выпивкой в трактирах и кабаках. Потом продолжали в бараках. Если это был престольный праздник, то пьянка продолжалась три дня; первый день — легкая выпивка, второй — побольше, третий — похмелье. Зачастую такое «веселье» заканчивалось дракой. Ни увещеванья, ни угрозы не помогали. Дрались остервенело, били друг друга тем, что попадалось под руку. Ломались ребра. Трещали черепа. Вылетали вон окна и двери. Дрались артелями. Раздор вызывали какие-нибудь пустяки: почему кухарка одному дала больше мяса, другому меньше…

По праздникам, в качестве разрядки, администрация завода устраивала для рабочих и их семей гулянья с балаганом, со столбом, смазанным мылом и с подвешенными к нему хромовыми сапогами или часами (требовалось на него забраться и снять их). Заканчивались такие праздники всегда одинаково — массовой попойкой.

Плохо было с медицинским обслуживанием. При колонии имелась крохотная больница на 12 человек. Ее обслуживали врач, два фельдшера и акушерка. Четыре медработника на 3 тысячи населения! (А люди болели в среднем через три-четыре дня каждый). Единственную школу посещали лишь немногие дети — сто мальчиков и девочек из тысячи.

Завод и рабочая колония находились на окраине густой дубовой рощи и трех замечательных прудов, где мальчишки обычно пропадали целыми днями. Николай любил бывать в весеннем лесу, вдыхать полной грудью благоухание фиалок и ландышей, слушать неумолкаемые трели соловья в балках.

Детство проходило в постоянном общении с природой, которая необычайно завораживала его душу. Без преувеличения, она оказала на него огромное воздействие. Именно в этом весеннем лесу зародился так отличавший его позже тонкий эстетический вкус, любовь к прекрасному: особенно к музыке и живописи.

«Как милы и дороги мне поля и леса, восходы и закаты, грозовые тучи и голубое небо. И разве можно забыть нежный шелест камышей и ужение рыбы, постоянный гул доменных печей завода и медленно затихающий шум колес уходящего поезда. Все это не мешало, не раздражало, а слышалось мне, как поэзия, как музыка. И теперь мне кажется, четко слышу эту музыку, музыку далекого прошлого», — запишет он в своем дневнике 10 мая 1979 года.

Наверняка Николаю была уготована судьба его отца — он бы тяжело, много работал и воспитывал детей в бедности и постоянной нужде. Но в его судьбу вмешалась история.

ОБ ОКТЯБРЕ, ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ, ГОЛОДЕ И О ТОМ, КАК КОЛЯ НАУЧИЛСЯ ЕЗДИТЬ ВЕРХОМ

Грянул октябрь 1917 года, свершилась революция. Хозяева завода и служащие-французы и бельгийцы спешно уезжают за рубеж. Завод останавливается, всех рабочих рассчитывают.

Семнадцатый год хорошо запомнился Николаю Щелокову. Вместе с товарищами он мчался по улицам, подбегая к окнам домов, и созывал рабочих на митинг, который проходил во дворе школы. Позже он так скажет о произошедших событиях: «Заваривалась каша, которую наше поколение долго и старательно потом расхлебывало. За эти годы мы видели все — и голод, и холод, и разруху, и страшный повальный тиф».

Пока же это было новое, счастливое для всех время перемен. После первомайской демонстрации все жители поселка с семьями отправлялись в лес, где красиво и интересно с иллюминацией и специально проведенным электрическим освещением праздновали маевку. Радостное время. Детям давали деньги на мороженое, квас или ситро. Устраивались аттракционы и массовые игры.

С началом Гражданской войны началась неразбериха, люди уходили в села. Через Алмазную перемещались войска красных и белых, немцев и австрийцев, петлюровцев, махновцев, гайдамацкие банды.

Немцы пытались террором покорить население. За проявление малейшего недовольства или неподчинения оккупантам люди подвергались жестоким расправам, допросам, избиениям, арестам. После изгнания немцев началось нашествие деникинцев…

Бои за Донбасс и Украину были долгими и жестокими. Москве нужен был хлеб и уголь, а белогвардейцы стремились блокадой Донбасса оторвать Москву от центров снабжения углем, металлом и хлебом.

Освободившись, Донбасс принялся за восстановление шахт, все подчинилось этому. Необходимость в быстром возрождении промышленного потенциала региона, без чего просто немыслимо было восстановить всю промышленность страны, хорошо понимали вожди революции. В. И. Ленин в речи на 1-ом Всероссийском учредительном съезде горнорабочих в апреле 1920 года указывал: «Уголь — это настоящий хлеб промышленности, без этого хлеба промышленность бездействует…».

На Украине же свирепствовал страшный голод. В десять лет Николаю на всю жизнь врезалась в память открытка-агитка тех лет: паровоз пыхтит с дровами и стихи Демьяна Бедного:

Паровоз кричит слова,Ем сырые я дрова.Дайте угля горняки —Привезу я вам муки.

Время было сверхтяжелое, к тому же сказался неурожай двух лет подряд (1920—21 гг.). Завод давно стоял, всех рабочих рассчитали. Дающим уголь горнякам выдавали по осьмушке хлеба. «Лебеда, лесной щавель, крапива — вот «овощи», из которых варили горячие щи — единственная еда при осьмушке хлеба», — вспоминал Николай Щелоков.

Нехватка людей, отсутствие продовольствия и фуража, эпидемия тифа, развал на транспорте, недостаток канатов, вагонеток, крепежного леса, угля для надшахтных помещений, механических мастерских — все это затрудняло работу кадиевцев. На дворе стола лютая зима, а инфекционный госпиталь не имел топлива. Эпидемия сыпного тифа в начале 1920 года приняла огромные размеры. За день врач обходил до шестидесяти квартир, где лежали сыпнотифозные больные, и к ночи буквально валился с ног от усталости.