Дмитрий Бобров - Записки военнопленного Страница 5

На страницах книги «В круге первом» Александр Солженицын иронизирует над автозаками времён И. Сталина. Перевозящие заключённых автомашины НКВД были украшены надписями «МОЛОКО», «ХЛЕБ», «МЯСО» и таким образом замаскированы под развозящие продовольствие фургоны. На современном российском автозаке уже нет таблички «МЯСО», но этим в основном и ограничиваются произошедшие изменения. Стандартный автозак окрашен в серо-синий цвет, прекрасно гармонирующий с формой сотрудников МВД. Надписи указывающей на то, что грузом автомобиля являются зэки, отсутствуют и тысячи неприметных фургончиков, не привлекая к себе особого внимания, ежедневно развозят заключённых по тюрьмам, судам, камерам предварительного заключения и исправительным колониям. Внутри автозака имеются: одиночная камера (так называемый «стакан»), куда сажают преимущественно арестованных женщин и два больших отсека, в каждом из которых вдоль стен тянутся узкие лавки. Из-за отсутствия адекватной вентиляции и отопления, летом в машине жарко и душно, зимой — невыносимо холодно. Окон и освещения в помещениях, где находятся арестанты — нет, и они сидят обращённые лицом друг к другу в полумраке, а иногда и в полной темноте. Часто в отсеки загружают по десять и более человек — больше, чем может поместиться, тем более что многие везут с собой объёмистые баулы и сумки с личными вещами. Темнота и теснота, жара и холод — превращают поездки на автозаках в незабываемое приключение на грани со стрессом. Спасаясь от уличных пробок, водители конвойных машин стремятся поддерживать быстрый и маневренный стиль вождения без соблюдения дорожных правил и от каждого резкого поворота или торможения плотно спрессованная масса заключённых подлетает к потолку, бьётся о стены, исторгает крики и ругательства.

Первое мой авто-путешествие под конвоем (а всего за годы заключения мне довелось стать пассажиром автозака более ста раз) затянулось примерно на пять часов. Основную часть времени машина простаивала около КПЗ в других районах города, где скопились подобные мне арестованные, ожидающие конвоя в тюрьму. После того как автозак забрал последнего на сегодня пассажира, начался объезд следственных изоляторов. СИЗО на улице Лебедева — специзолятор ФСБ — СИЗО в посёлке Горелово — СИЗО на Арсенальной набережной — и, наконец, последняя остановка: Кресты.

Кресты — пожалуй, самая известная действующая тюрьма Петербурга. Построенные на берегу Невы уже более века назад тюремные корпуса Крестов, невзирая на все произошедшие в стране социальные катаклизмы продолжают выполнять своё предназначение. Силой государства здесь изолированы от полнокровной жизни тысячи людей обвинённых в совершении всех предусмотренных уголовным кодексом преступлений. Совсем молодые люди и убелённые сединой старики, бывшие депутаты и бомжи, наркоманы и профессиональные спортсмены, русские и иностранные граждане, мелкие воришки и руководители мощнейших ОПГ — любые формы криминального мира и человеческой жизни представлены среди заключённых СИЗО № 1. Кресты — тюрьма историческая. Когда-то здесь отбывал трёхмесячный срок наказания отец автора «Лолиты», лидер российских конституционных демократов начала XX века Владимир Набоков, отсюда бежал бандитский ужас Петербурга эпохи военного коммунизма — легендарный Лёнька Пантелеев. За пережившими поколения узников красными кирпичными стенами предстояло познать все тяготы лишения свободы и мне.

Выпрыгнув из автозака на асфальт внутреннего дворика, следом за конвоирами, держащими в руках пачки личных дел, я в числе десятка новоприбывших прошёл в подвальное помещение тюрьмы. Посреди широкого протяжённого коридора с закруглённым потолком вдоль стены находилась железная клетка, напоминающая клетки в залах российских судов. Только вместо скамьи подсудимых там стояла похожая на трибуну высокая стойка, за которой шелестели листами документов сотрудники СИЗО. Передача арестованных в ведение администрации учреждения состоялась после установления их личности. Сотрудник называл фамилию, после чего названный подходил к трибуне, отзываясь произнесением своего имени, отчества, даты рождения, статьи, домашнего адреса и суда давшего санкцию на арест. Сотрудник сверял услышанное с информацией содержащейся в бумагах и называл следующую фамилию. По завершении примитивной идентификации нас вывели в другой коридор и заперли в камере, где нам было суждено провести надвигающуюся ночь.

Это был так называемый «спальник» — камера для временного (от одной ночи до трёх-четырёх суток) содержания этапов. Как и следовало ожидать, обстановка камеры служащей перевалочным пунктом в бесконечных скитаниях пленников пенитенциарной системы отличалась непритязательностью: четыре/пятых площади занимали двухэтажные нары представляющие собой железный каркас заложенный отполированными телами тысяч зэков досками. На стенах и потолке я впервые увидел странное изобретение дизайнеров ГУЛАГа — так называемую «шубу» — толстым неровным слоем покрывающие поверхность цементные брызги. Свободному человеку сложно объяснить психологический эффект оказываемый шубой: традиционно слабое освещение создаёт подавляющее психику воздействие придавая атмосфере сюрреалистический характер — камера превращается в выдолбленную в глубинах гор безрадостную тёмную пещеру; кроме того в неровностях шубы находят убежище орды кровососущих насекомых, доставляющие зэкам множество беспокойств.

Расположившись на втором ярусе рядом с выходящим во двор окном с двух сторон намертво заблокированным решёткой из ребристых арматурин, я понемногу оглядел своих товарищей по несчастью. В большинстве, здесь были молодые люди тридцати-тридцати пяти лет, не выражавших ни малейших признаков озабоченности в связи с роковой переменой своей судьбы. Напротив — они выглядели возбуждёнными и даже воодушевлёнными, громко смеялись, шутили, предавались надеждам, которые я пока ещё не был способен оценить. На первый взгляд, все они казались уже прошедшими в прошлом суровую школу тюрьмы, что вполне подтвердилось следующим днём. Много говорили о грядущем распределении по жилым камерам («хатам») должном произойти после прохождения завтрашних формальностей, таких как медицинский осмотр и снятие отпечатков пальцев. Рассказывали, что всего пару лет назад приходилось проходить двухнедельный карантин — полмесяца жизни в таком же неустроенном спальнике; сейчас задержек с распределением никто не ожидал потому что «порядки в Крестах изменились». Говорили о том, что тюрьма «разгружена» и больше нет недостатка спальных мест, тогда как в 1999–2002 годах в шестиместные камеры централа набивали по десять-двадцать человек, и людям приходилось спать по очереди — в две-три смены, не говоря уже о других неудобствах причиняемых теснотой.