Борис Арефьев - Солдат Империи Страница 5

Таким образом, сразу определялась персональная ответственность за качественное проведение набора, и высшие чины армии все вопросы должны были решать на месте.

Впервые предписывалось «рекрутам сего набора не брить лбов, а стричь им волосы на голове, по положению о нижних воинских чинах». Очень важное нововведение, ведь раньше выражение «забрили лоб» означало, что человека отдали в рекруты, а команда «Лоб!» следовала после медицинского осмотра и решения приемной комиссии. Большинство рекрутов знали: не дашь цирюльнику на водку, брить будет всухую, небо с овчинку покажется.

Кстати, счастьем необыкновенным была другая отметина: если брили не лоб, а затылок – выходит, забраковали, в рекруты не берут. Есть свидетельства, что зачастую, ошалев от такой удачи, парень голым выбегал на улицу из рекрутского присутствия, хорошо, если одежду прихватывал…

Набор рекрутов Восточной полосы, куда входила Симбирская губерния, на то время проводился с 1 ноября 1849 года по 1 января 1850 года (по другим сведениям, с 1 октября по 1 декабря 1849 года). Следующий набор в губернии, девятый, приходился нате же месяцы 1851 года.

Служил мой прадед, как уже отмечено, с 1850 года, значит, все сходится, и нас будет интересовать именно восьмой набор с Восточной полосы империи.

К концу осенних полевых работ по деревням и селам пронеслась весть о наборе, для многих она стала страшнее засухи или мора. Но делать нечего, семьи, где два три работника («двояки» и «трояки»), стали готовиться к сдаче. В дом старика Арефия тогда пришла беда неминучая, думаю, известно было и ему, и жене, что Ивана заберут, считанные дни живет он в родном доме, потом уж не увидят они сына никогда. Солдат мог погибнуть в бою с «басурманами», умереть от болезни или жестокого наказания, да и сами старики не рассчитывали прожить еще четверть века. Словом, провожали молодого, здорового парня, а горевали, будто хоронили его. В иной семье при таких обстоятельствах и уродство сына почиталось за счастье. Бывали случаи, когда парни калечили себя – рубили пальцы, выбивали зубы. О зачетной квитанции, которая могла бы выручить, никто и не думал: стоила она двести-триста рублей серебром.

В частных наборах, каким и стал восьмой набор 1849 года, брали по пяти рекрутов с тысячи душ, один шел от тридцати сорока семей, например, город Симбирск должен был поставить около ста рекрутов.

Набор в армию не затрагивал широкие слои общества в нынешнем понимании. Не казалось это событие для государства чем-то из ряда вон, скорее, наоборот: означало наличие профессиональной армии. Для семей, отдававших своих мужчин в рекруты, солдатчина становилась горькой, но естественной неизбежностью, остальное же население интересовали иные вопросы. Не было рекрутирование предметом обсуждения и на страницах печати – время дискутировать на эту тему еще не пришло, тогдашнего читателя занимали совсем другие стороны жизни. Например, «Симбирские губернские ведомости», еженедельная газета, сообщала обывателю о приезде в город почтмейстера, помещика или гвардии поручика и даже о том, где они поселились. Мы и теперь можем прочитать, что исправляющий должность сызранского городничего останавливался в доме девицы такой-то, а титулярный советник из Самары – в номерах Власова. Печатались и частные объявления:

«В городе Пензе пропала собака породы водолаз, росту большого, черной шерсти, кличка ему Богардъ. Кто доставит в Пензу, в дом г. Арапова, или известит, тот получит 35 рублей серебром».

Иван, как я понимаю, газеты этой не читал, думаю, был они вовсе неграмотен. Да, впрочем, платы за поимку водолаза на зачетную квитанцию все равно бы не хватило.

Нашу тему в какой-то мере затронула напечатанная в газете информация о требованиях Статистического отделения Министерства внутренних дел предоставить данные об общей сумме денежных взносов, собранных по Симбирской губернии за последние десять лет «вместо поставки рекрутов натурою». Видимо, как обычно, денег не досчитались, и данные министерских статистиков и губернских чиновников разошлись. Сумма эта осталась мне неизвестной. Впрочем, ясно, что нашего семейства она и не касается. Получило ли искомые данные Министерство, тоже большой вопрос.

Но вернемся к семье Арефия, где готовились к проводам Ивана и вспоминали грустную припевку:

Что под солнышком трава –То солдатска голова.Ай, бабушка Макарьевна!Ай, тетушка Захарьевна!

Ох, кумушка Сысоевна!Всей деревней заревут:Ваньку в рекруты сдают!Ох, сватьюшка разбоевна!

Ты прости, желанный Ваня:Вот ужо те будет баня.Ай, родная Прокофьевна!Ай, выручи, полштофьевна!

Пришел день везти Ивана в присутствие, как водится, плач стоял в избе и на улице. Скорее всего, случилось это в ноябре или декабре, как теперь нам точно известно, 1849 года; к этому времени в губернию и уезды уже направили офицеров из полков для участия в приеме рекрутов, а прибыть они должны были не позднее 25 декабря.

В небольшой избе – сестры и братья. Где все, там и младшие, они плохо понимают, что происходит, но Ивана им жалко: он их нянчил, заступался, если соседские обижали. Смотрят с полатей, носами шмыгают…

Старший брат рядом с родителями, неловко ему: брат служить уходит, а он рядом с женой остается. Само собой, отец и мать сына благословили, крепится Арефий, успокаивает Ивана (да скорее жену): «Служба не петля, Бог даст, свидимся». Кто-то говорит: «За Богом молитва, за Царем служба не пропадает».

Старший брат и отвез Ивана в уездное Воинское присутствие. Розвальни, покрытые рогожею, уносили будущего защитника веры, царя и Отечества по уже заснеженной дороге все дальше от дома. И невольно оглядывался Иван, стараясь различить в заснеженной дали быстро уменьшавшееся черное пятнышко – свою избу. Пока деревня не скрылась из виду…

В Присутствии рекрутов осматривали лишь в светлое время – такое было строгое указание: темнело рано, при свечах иного признака болезни или увечья могли не заметить.

В передние комнаты Присутствия заводили вновь прибывших по десяти человек, сдатчики и родственники оставались во дворе. Здесь во время приема находились нижние чины жандармских команд, которые состояли вестовыми при офицерах корпуса жандармов. Следили они за порядком, всякие безобразия тут же пресекали, тех, кто пытался вдруг противиться, могли и в колодки посадить.

В следующих комнатах располагалась собственно комиссия. Рост рекрутов мерили специальным трехаршинным деревянным шестом, обитым жестью, расчерченным вершковыми метками и заверенным печатью Военной коллегии. В тот набор в армию брали мужиков не ниже 2 аршин 4 вершков роста, то есть 1 метра 60 сантиметров. При этом были четкие указания Инспекторского департамента Военного министерства: «все имеющие рост 2 аршина 5 вершков и свыше отправляются немедленно, по закрытии Присутствия, в губернские города, где выбирают из них (находящиеся там Генералы и Флигель Адъютанты) в Гвардию, Гренадеры, Артиллерию и Саперы недостающее число».