Джон Эш - Византийское путешествие Страница 5

Город в конце времен

Небо оставалось угрожающе серым, но дождь наконец перестал, и мы решили добраться от Влахерн до храма Святого Полиевкта, который располагается в центре Старого города, в районе Аксарай. Этот поход оказался серьезным испытанием моих способностей к ориентированию. Части города, по которым мы проходили, тактично именуют «развивающимися», что на деле означает нищету населения и столь хаотичное расположение улиц, что никакие планы и карты помочь не в силах. Приходилось полагаться только на себя. Новички, которых угораздило в Стамбуле отклониться от натоптанных туристских троп, зачастую приходят в отчаяние при виде убожества, толчеи и беспросветной нужды подобных районов. Картина, впрочем, вполне ожидаемая: два разграбления, первое из которых сопровождалось опустошительными пожарами, давали основание думать, что от византийской архитектуры ничего не осталось, хотя, прогуливаясь по городу, то и дело проходишь мимо запертых или заброшенных церквей XII и XIV веков, некогда напоминавших реликварии или шкатулки с драгоценностями. Даже очаровательные османские дома быстро исчезают, а немногие оставшиеся жмутся друг к другу, словно пораженные общим несчастьем, тогда как более поздние строения пребывают в плачевном, близком к разрушению состоянии.

Мы привыкли думать о средневековом Виз́антии как о городе изысканных зданий и портиков, но это, безусловно, сильное преувеличение. В 527 году, когда Юстиниан взошел на трон, Византий еще сохранял свойственные классическим городам просторные, рациональные очертания. Он располагался на площади в восемь квадратных миль, и населяло его как минимум полмиллиона человек. В 542 году в Городе впервые появилась пришедшая через Египет из Эфиопии бубонная чума. Она свирепствовала четыре месяца и, согласно свидетельствам современников, ежедневно уносила от пяти до десяти тысяч жизней. Эпидемии чумы и других болезней еще не менее шести раз посещали Город до конца столетия. Даже если сделать поправку на риторические преувеличения, к которым были склонны византийцы, это означает, что численность населения сократилась по меньшей мере на две трети.

Чума возвратилась с прежней силой в 747 году, произведя новые жуткие опустошения, и с этого времени характер Города окрасился в печальные и гнетущие тона. Главная улица Меса осталась на месте, как и многие великолепные площади, но обширные территории отошли под поля, огороды и кладбища, а величественные общественные здания превратились в руины. Никто из тогдашних жителей не забывал о том, что когда-то Город знал лучшие времена. Неизлечимая ностальгия, одолевшая ими, находила выражение и в литературном языке, в формах греческого языка, которые уже сотни лет в обыденной речи не употреблялись.

Даже в те времена, когда угроза нападения арабских полчищ или варварских армий отсутствовала, это был очень непростой город. Астрологи и предсказатели пользовались здесь большим почетом, но даже те, кто не мог оплатить их услуги, разглядывали античные статуи, во множестве стоявшие на улицах, и пытались гадать по ним. То, что триумфальные арки и мемориальные колонны были украшены сценами войны и пленения, настраивало на самые мрачные мысли. Согласно Блаженному Андрею, в Последний День Господь в гневе взрежет косой землю под Городом. В образовавшийся надрез устремятся все воды Земли, возникнет гигантская волна, которая вздыбит Город, закрутит его, словно жернов, и низвергнет в мрачную бездну. То, что это событие произойдет лишь одновременно с концом света, ничуть не обнадеживало. Византийцы были уверены, что времени осталось совсем немного. На основании толкования Священного Писания конец света ожидался в VI веке, затем в VII. Позднее было подсчитано, что светопреставление произойдет чуть раньше 1324 года, так как существовало поверье, что Город до своего тысячелетия не доживет. Когда и этот срок миновал, Апокалипсис перенесли на 1492 год.

В суровые времена VII–VIII веков мысль о конце света могла даже послужить своего рода утешением, однако к середине IX века жизнь понемногу наладилась. Мощь арабов иссякла, чума таинственным образом исчезла, численность населения быстро выросла, и экономическая ситуация улучшилась. Начали строить новые церкви и жилища. Вопреки императорским эдиктам, содержащим строгие предписания относительно высоты дома, расположения отхожего места и организации водопроводной системы, строительство велось совершенно стихийно. Некоторые участки осваивались настолько интенсивно, что богатые и нищие жили буквально бок о бок; другие, напротив, оставались во многом сельскими – дома и монастыри были разбросаны там среди полей и виноградников. Значительно возросло число иностранцев. К 1028 году в Городе было уже достаточно мусульман для строительства мечети, но вскоре их обошли выходцы с Запада, особенно итальянцы, чье богатство и высокомерие поместили их в фокус народного негодования, вызывая порой бунты и убийства.

Военные поражения XI–XII веков не смогли поколебать превосходства Константинополя: во всей Европе не было города, который мог бы соперничать с ним в размерах, богатстве и красоте. Оценки численности его населения в этот период сильно разнятся, но даже если остановиться на скромной цифре в триста тысяч человек (вместо восьмисот тысяч и даже одного миллиона), это все равно будет означать, что он в три раза превосходил Венецию, самый большой западный город того времени. Когда флот Четвертого Крестового похода достиг Константинополя, простоватые рыцари из Франции и Германии не могли поверить своим глазам: изобилие дворцов, башен и церквей, а самое удивительное – невообразимое количество народа, толпящегося на стенах! Хронист Жоффруа де Виллардуэн писал, что «они и представить себе не могли существование такого города».

Константинополь был парадоксален – Новый Иерусалим и Новый Вавилон, самый христианский из всех городов и мать всех пороков, объект желания и предмет страстной ненависти. Одо Дейльский замечал о городе Константина, что «во всех отношениях он превышал умеренность. Насколько он богаче прочих городов, настолько и более развратен». Константинополь XII века предвосхищал гигантские мегаполисы конца XX века; если позволить себе несколько вольную аналогию, жалобные письма поэта Иоанна Цеца (1110–1183) затрагивают поразительно близкую для тысяч «осажденных» ньюйоркцев ноту. Цец жил на втором этаже трехэтажного «многоквартирного дома», напротив которого монахи соседнего монастыря разрыли дорогу так, что он порой не мог ни войти, ни выйти. Дожди превращали соседние улицы в непроходимое болото, сосед сверху держал свиней и имел двенадцать детей, которые «производили своей мочой вполне судоходные реки». Потолок его комнаты был поврежден по причине дырявой водосточной трубы, домовладелец ее не чинил, все вокруг заросло травой. Вдобавок ко всему дому угрожал пожар, и Цец писал, что если не сгорит, не утонет в нечистотах и не сгинет от свиней, то постарается заставить хозяина выкосить траву, починить потолок и выселить верхнего соседа.