Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие Страница 5

Зимой 1934 года Павел Васильевич – делегат XVII съезда ВКП(б) – «съезда победителей». Делегатам вручали подарки. Не обошли и Аксенова – вручили патефон…

Гремела атака, и пули звенели,И ровно строчил пулемет…И девушка наша приходит в шинели,Горящей Каховкой идет…

На совещании у нового первого секретаря обкома Альфреда Лепы Павел узнал детали выборов ЦК. Против Сталина – больше 49 процентов. А при выборах Политбюро – чуть больше половины. Почти все другие получили сильное большинство, а Сергея Кирова – вожака питерцев – избрали единогласно. «Сам был вне себя! – крикнул шепотом Лепа… – И вконец осерчал, когда друзья Кирова – я, Косиор[1], Постышев[2], Эйхе[3], и другие взялись его качать. Мироныч вырывался: "Идиоты, вы что – не понимаете, что ваша неуклюжая любовь боком выйдет мне![4]"»

Через девять месяцев его убили.

Глава 2

Черное озеро

1

Убийство Кирова сразило всех.

Доцент Казанского университета Евгения Гинзбург с двухлетним партийным стажем тяжело его переживала. Вот, значит, как: мы не покладая рук день и ночь строим социализм, а подлые изменники – троцкисты всех мастей – убивают лучших. «Правда», «Известия», все газеты и журналы, включая «Красную Татарию», гневно клеймят убийц и их пособников.

На городском партактиве призывают к бдительности и очистке рядов от замаскированных оппозиционеров. С докладом выступает профессор Николай Наумович Эльвов – историк партии, бывший оппозиционер, направленный из Москвы в Казань в своего рода академическую ссылку и одно время заведовавший в «Красной Татарии» отделом международной информации.

Его энергичные речи нравились. В том числе и Гинзбург. Выступление на партактиве было особо образным и ярким. Эльвов старался, зная, что обязан доказать лояльность. Ведь если кто и забыл о его прошлом, то уж точно не те, кто сослал его в Казань. История ссылки была шумной. Под редакцией Емельяна Ярославского[5] вышла четырехтомная «История ВКП(б)». И там, в статье Эльвова о 1905 годе, обнаружились «идейные ошибки», связанные со знаменитой доктриной Льва Троцкого – теорией перманентной революции. Да и вся книга в целом была раскритикована Сталиным в письме «О некоторых вопросах истории большевизма» в журнал «Пролетарская революция». Оно помогло четко квалифицировать суждения авторов: «контрабанда троцкизма». И «контрабандиста» Эльвова убрали из Москвы в Казань на исправление.

Там он стал профессором пединститута и членом горкома ВКП(б)… В ту пору ошибки еще не влекли неизбежной и страшной кары. Считалось, что работа в глубинке хорошо вразумляет столичных снобов и зазнаек, возомнивших себя теоретиками мирового рабочего движения. А Эльвов считался одним из таких. Оратор. Ловкий и едкий полемист. Подкованный марксист. С очень крупной головой и рыжей шевелюрой. Он был заметен. Он зажигал. Ему аплодировали.

И с этой трибуны он сошел под гром оваций.

А вскоре стоял в дверях квартиры Евгении Гинзбург с серым лицом и убитыми глазами. Взял на руки Васю. Сказал трясущимися губами: «У меня ведь тоже есть… Сережка… Четыре года. Хороший парень…»

– Что с вами, Николай Наумыч? – удивилась Гинзбург.

– Всё. Всё кончено. Я… только хотел сказать вам, чтобы вы не думали… Это всё неправда. Клянусь – я ничего не сделал против партии.

Она стала его утешать. Мол, всё бывает – и недоразумения, и наветы, и ошибки…

А он в ответ:

– Мне очень больно, что и вы можете пострадать за связь со мной…

Она изумилась: за связь? Какую связь? Вы в себе, коллега?

Они приятельствовали. Эльвов заведовал в пединституте кафедрой русской истории. Предложил Евгении писать хрестоматию по истории Татарии. Встречались они и в редакции.

Но «связь»? Стоп, если всё упомянутое «связь», то бояться ей решительно нечего.

– Вы не понимаете момента, – сказал он. – Вам будет еще труднее, чем мне. Прощайте.

И дверь за ним затворилась.

А утром, в фойе института, старик швейцар, знавший Евгению, шепнул: а профессора-то… рыжего-то… ночью-то… Увели…

2

Ка-а-ак? Эльвов – враг?!.. А как обличал троцкистов… Кому ж теперь верить? А если – ошибка? Ведь не зря ж он приходил, бубнил, о чем-то предупреждал…

Нет. Чекисты не ошибаются. В редакции партсобрание. Повестка дня: дело коммунистки Гинзбург. Ее обвиняют. В том, что она не делала. Не разоблачила матерого троцкиста Эльвова. Не критиковала тексты под его редакцией. Не спорила с ним…

– Но ведь и никто не спорил…

– Вот он всех и объегорил!

– Значит – все виноваты?

– А как считаешь сама ты?

– Я? Думаю, – отвечает, – большинство – честные большевики. Что за дикий вопрос?

– Гм, – говорят. – Спешить не моги. С каждого будет спрос. В свой черед. А щас, товарищ, речь о тебе. О твоей конкретно судьбе.

– Но ведь он член горкома!

– Ну да. И ты с ним неплохо знакома! Так что же молчала – не подавала органам сигнала?

– Да я же не знала!

– Чего ты не знала?

– Что он – троцкист. Это кто доказал?

– Да-а-а… Ловко он к вам, умникам, в доверие вползал! Здесь ты, Гинзбург, пальцем в небо попала. Спрашиваешь: кто доказал, что трокцист? Да ведь он арестован! Значит – не чист. Или, думаешь, у нас изолируют без точных данных?

Спорить? А смысл? На каждый ее смущенный довод у них – чугунный ответ. Начиналось то, что потом Евгения назовет «прелюдией к симфонии безумия и ужаса».

3

Летом 1936 года первый секретарь обкома Альфред Лепа сказал ее мужу прямо: «Знаешь, Аксеныч, твоя жена Гинзбург очень не нравится членам бюро».

И Лепе она не нравилась: «Дерзкая, гордая, бестактная, неуважительно относится к руководящим товарищам и их женам, высмеивает установившиеся в активе отношения и вообще является чужеродным телом среди руководящих работников…» Разве такая нужна жена видному партийцу? Лепа объявил Гинзбург «не нашим человеком» и посоветовал Аксенову порвать с ней.

«Лепа, – вспоминает Павел Васильевич, – был убежден, что выполняет высокую партийную миссию», спасает нужный кадр – то есть его, Аксенова. Но в ответ услыхал, что «даже папа римский не решился бы возложить на себя функции, которые вы присвоили именем партии!». А услышав, печально промолвил: «Эх, товарищ Аксенов, жаль, не пожелал ты понять: мы искренне хотели помочь тебе… Придет время, и ты поймешь это, но будет поздно».

Разговор был окончен.

В феврале 1937 года на партактиве Павла яростно шельмовали за политическую слепоту и потворство жене-троцкистке. С самого начала Лепа призвал участников «произвести крутой поворот в работе в сторону выкорчевывания врагов… какие бы посты они ни занимали», объявил, что оценка партийной работы будет определяться конкретными достижениями в решении этой «главной для данного периода задачи». Об этом Павел Аксенов подробно рассказывает в своих воспоминаниях[6], а также о том, как, завершая речь, «в очень жесткой форме Лепа потребовал разрыва с троцкисткой Гинзбург, осуждения ее деятельности и признания своих ошибок…».