Владимир Шурупов - Рассказы провинциального актера Страница 5

Даже жалость к подранкам не примирила Андрея с ним.

Ему казалось, что не видит Егор ничего, кроме взлетающих перьев будущего жаркого и круглой мушки своей двустволки, не видит всего того, что видит он, пронзенный, потрясенный этим чудом — уральскими россыпями красок и света и точеной формой лирохвостых косачей.

Снисходительность к напарнику изливалась незримым потоком на Егора Седова, не ведавшего этого и потому спокойно хлопотавшего над нехитрым обедом.

«Он несимпатичен! — решил про себя Андрей, — как только найду другого напарника, местного и тоже с лодкой, Седов не будет в той компании, где я буду не только охотиться, но и…»

И так далее. Пожалуй, такие мысли знакомы всем, кто был в подобной ситуации в двадцать два года.

После обеда Андрей вовсе сдал: стал жаловаться Егору на усталость, на то, что с непривычки эти каменюги выдергивают ему ноги, словом, самым разумным будет отправиться домой, тем более, не известно, сможет ли добраться до лодки, для большей убедительности добавил он.

Седов молча кивнул, собрал все, что было разбросано на привале, притушил костер, полдороги к лодке молчал, полдороги поругивался.

«Таскать пустые рюкзаки можно и по городу, незачем было переться в такую даль…» — таков был общий смысл его рассуждений.

Так же мрачно и ворчливо заявил, что завтра он своего не упустит. Андрей принял это как приглашение и наотрез отказался.

Набежала серая дымка дня и скрыла утреннее буйство красок.

Андрею было зябко и тоскливо.

Усталость корежила тело, угнетали невеселые мысли о гостиничном номере, что стал его домом на ближайшее время, о своей родной и такой далекой Москве, о сумасбродном климате Урала, о душевной скудости коллег, один из которых уже проявил себя…

В неуютном номере он сладко отоспался, ноги забыли о предательской дрожи, в столовой официантки накормили вкусно и недорого, и были по-домашнему добры и приветливы.

К вечернему спектаклю он пришел в театр — «потолкаться»! — поговорить, послушать — словом, убить время!

Он видел, как Егор прошел в свою гримерную, и что-то встряхнуло Андрея, то ли утреннее чудо, то ли мысль о завтрашнем дне, когда он будет до полудня валяться в номере или неприкаянно шляться по коридорам театра.

Он прошел следом за Егором и, неожиданно для себя, попросил взять его опять на охоту.

— Так я же звал уже? — удивился Седов.

— Опять в два?

— Рано? Давай чуть позже.

— Нормально. Там же?

— Второй причал! — лаконично закончил Седов, и не понять было, рад он напарнику или просто вежлив и не отказывает в просьбе.

«Слава богу, не злопамятен!» — подумал Андрей.

Рассвет он встретил на носу лодки посреди озера.

За вчерашний день Андрей свыкся с разноцветьем воды и берегов, далеких и плоских по краям озера, пришла пора разглядеть острова.

Их было много. Словно граненые стаканы темного стекла, с неровными краями, как обрезанные наполовину, высунулись они из воды.

Сверху, как вязаная плоская шапка, накрывала их полоска почвы, а на ней росли тонкие длинноствольные сосны — не такие коротышки, как на высохших болотах.

Андрей видел теперь всю картину в целом, и попросился сесть к мотору, чтобы не чувствовать себя пассажиром и гостем, а ощутить себя хозяином и лодки, и этого озера.

Егор пересел на нос лодки, Андрей примостился к мотору и не удержался — погонял лодку, повилял ею по воде, как виляют хвостом охотничьи собаки, когда весной, после долгой зимы, их выводят в поле — повилял размашисто и затаенно, словно сдерживая бурлящую силу. «Хвост» от лодки был длинный и медленно растворялся, сходил на нет.

Ветер был западный, и Седов решил, что тащиться к Озеру Ветров не следует — протока закрыта.

Он предложил охотиться вдоль берега и несколько раз выгонял лодку на берег, таскал Андрея по ближайшим увалам и опять умотал его так, что тот готов был возненавидеть такую охоту.

Косачей было мало, и охотники вынужденно дошли до Таватуя.

Протоки как не бывало — ровный, поросший сухой острой травой плоский берег был чуть ниже в том месте, где вчера был узкий канал. На глаз трудно было понять, где кончается твердый берег, а где начинается остров. Седов не советовал проверять это опытным путем — в плавучем острове были скрытые травой дыры.

Твердый берег был почти голый. Две-три сосны, две ели, несколько кривых берез, а дальше — до гор! — открытое место, поросшее редкими метелками тростника. Вместо протоки низкий болотистый берег — а за ним просторная вода озера Таватуй, а еще дальше, за нею — серо-синяя ломаная линия гор.

Место казалось некрасивым. Ветреное, открытое со всех сторон, оно было неуютным.

Березы, очищенные от листьев ветрами, стояли голыми, убогими из-за своей кривизны.

Егор развернул лодку к берегу, попросил пересесть Андрея к нему, отчего нос плоскодонки задрался, как у глиссера, и выгнал ее на довольно высокий берег.

Лодка сидела крепко — берег был плотным, торфянистым, сухим.

— Идем! — коротко скомандовал он.

— Куда? — подивился Андрей, считая, что в этом месте может быть только привал.

Егор махнул рукой в сторону, где в нескольких километрах от берега начинались горы.

Как и день назад, сославшись на усталость, Андрей резко сказал ему, что посидит здесь и подождет его столько, сколько нужно Егору, чтобы добыть что-нибудь.

— Жди! — коротко сказал Седов.

Он, казалось, не замечал раздражения Андрея и напоследок проворчал:

— Плох тот охотник, что ноги трудит для развлечения глаз… Надо, чтоб и пузу весело было…

Он хохотнул и ушел.

Андрей бродил по берегу, скоро потеряв Седова из виду. Вдалеке прошла стая уток, низко спадая к воде, но в его сторону стая не повернула.

Меж деревьев, что стояли на берегу, было много следов, место утоптано, чернело круглое кострище — что-то вроде стоянки охотников, когда западный ветер закрывает протоку плавучим островом. Рядом с кострищем лежал длинный шест — легкая ель, тонкая, очищенная от коры, судя по размерам, завезенная сюда издалека — все местные были толще, но намного короче ее.

Андрей вспомнил свои охотничьи книги, зачитанные с детства, и понял, что здесь охотились с чучелами. Правда, не ясно было, откуда здесь, на голом месте, появятся косачи?

Но не зря же привезен сюда шест?

Он достал из рюкзака одну варежку, набил сухой травой, оттопырил большой палец, надел на шест, а шест прислонил к стволу ели, просунув его между ветвей — он пришелся впору, и варежка приладилась точно к макушке.

Он читал, что косач необычайно сторожек, стремителен и пуглив, но глуп до изумления, сверх всяких приличий — для него такая варежка — живой собрат, усевшийся на вершину ели. А раз сидит собрат, значит, опасности нет, и любой пролетающий просто обязан сесть рядом, поделиться новостями.