Николай Окунев - Дневник москвича. 1920–1924. Книга 2 Страница 5

Калоши теперь стоят 8.000 р., ботинки 20.000 р., ситец до 400 р. за аршин, мыло 700 р. ф., катушка ниток 300 р., сукно или трико до 6.000 р. за аршин, каракулевые дамские пальто продают по 60−100 тысяч, часы карманные, какие-нибудь никелевые, и те — 3–5 тыс. р. Одним словом, цены день ото дня поднимаются в неимоверной прогрессии.

27 февр./11 марта. Температура опять понизилась, по утрам морозы 3–5 градусов, но санный путь испорчен без возврата. Прощай, саночки! А с ними жилось легче. Тот, кто не имел их, был несчастнейшим человеком. Да и мало было таких людей, разве только комиссары да «правительствующие» коммунисты не нуждались в них. Не говоря уже о дровах, картошке, хлебе, муке, домашнем скарбе, печках, мясе и т. п., сплошь да рядом возили на них вручную и гробы, да не пустые, а с прахом лиц всякого «бывшего» звания. Нас трогала, бывало, картина Перова «Деревенские похороны», которая изображала, как крестьянка везет на дровнях, запряженных одной лошадкой, тесовый гроб своего мужа, а теперь мы видим, как бывшая миллионерша или генеральша надрывает свои невеликие силы, таща за собой на кладбище сани с гробом своего мужа, брата или отца.

Я слышал несколько лет тому назад в приятельской компании рассказ артиста М. М. Климова о том, как еврей рекламировал похоронное бюро. По «четвертому разряду» программа была такая: «погода шкверная, катафалк в одну лошадь, покойник сам правит». А это какой разряд, когда и лошади нет, и покойник не правит, а лежит и бултыхается в своем легоньком гробу на каждом ухабе и при переезде через трамвайные траншеи.

Девятого марта Чичерин получил известие, что японские военные суда подходят к северной части Сахалина с десантом, и послал, конечно, протест, как Японии, так и Антанте.

3/16 марта. Новая сенсация: 13 н/ст. утром в Берлине произошел монархический военный переворот. Войска Морской бригады Эбергарда и Левенфельда двинулись из лагеря в Даберице в Берлин. Восставшие войска заняли правительственные здания. Выпущена прокламация о смене правительства, о роспуске Учредительного собрания, причем адмирал фон-Тирпиц принял звание Имперского Канцлера, а генерал фон-Люттвиц — Главнокомандующего армией. Со своей стороны, Эберт и Носке от имени сверженного правительства выпустили манифест, в котором предлагают трудящимся ответить на государственный переворот — всеобщей забастовкой. Советские газеты не сомневаются, что «Тирпиц будет опрокинут силами пролетариата», а также и в том, что «возвращение к Шейдеману также невозможно».

Красными войсками занят Мурман.

Видел целый воз древесных углей. Спросил цену куля. 1.000 р.

В прошлом году я радовался, что продал свой сюртучный костюм за 1.600 р., а теперь цена за костюм дошла до 75.000 р., портные за одно шитво костюма или пальто берут от 8.000 до 20.000 р. Ботинки поднялись в цене до 20–40 тыс. р. (смотря по качеству). Нам выдают из судоходной лавки понемногу конины, худой как скелет, и дуют за нее 60 р. за фунт. Есть учреждения, раздающие и гусей, по «твердой» цене — 300 р. ф. Видите, как растут даже «казенные» цены!? Стоит тоже записать твердые цены наших дней на мануфактуру: полотно морозовское 18 р. 50 к. аршин, ластик 35 р. 65 к., коленкор 7 р., нансук 12 р. 45 к., бумазея 58 р. 45 к., сукно полушерстяное 136 р. аршин и т. д. Сухаревские цены, конечно, дороже в 20 раз, а то и более.

Из Харькова пишут с восхищением, что там белая булка стоит только 50 р.; я и этим не восхищаюсь, все равно и там, выходит, нельзя просуществовать своей службой.

5/18 марта. Красные войска уже на Кавказе. Армавир, Мин. Воды и Пятигорск заняты ими.

О немецкой «корниловщине» известия очень сбивчивые. Не поймешь еще, что там делается. Последние телеграммы говорят и о том, что «генералы и социалисты столковались», т. е. будто бы старое и новое правительства заключили какое-то соглашение.

Проходил сегодня Тверской, Кузнецким мостом и другими лучшими московскими улицами, и нашел, что они сейчас выглядят хуже, грязнее и безобразнее худших улиц. И две санитарные недели не подчистили их. Около самых шикарных когда-то магазинов горы грязного снега, с которых мальчуганы катаются на салазках, а мы, старички, можем свободно остановиться тут и сделать такое дельце, в предведении которого на заборных углах, бывало, писали: «Здесь останавливаться воспрещается». А под воротами — что там наделано! И это, я повторяю, не где-нибудь, а даже на Петровке, на Кузнецком мосту, при домах союзов и советов, при театрах. И странно: остановишься около таких «распрекрасных» и благовонных мест почитать наклеенную на стене газету (теперь почти невозможно достать газету в свою собственность; их выходит, наверное, очень малое количество экземпляров, а потому они в киосках и у газетчиков расходятся в полчаса, так что я, например, давно уже не успеваю достать газету за деньги и поневоле ищу ее на заборе), читаешь, что говорит Ленин и его ближайшие сотрудники, что «постановляется правительством», Совдепом, что делается коммунистами какие выносятся резолюции, и мог бы уже написать в свои скрижали, что началась жизнь трудовая, мирная и приятная, но зрелище и аромат улицы говорит как раз противоположное.

Столько благих начинаний, столько красивых призывных слов. Кажется, для прекрасной, похожей на Христову, жизни составлена уже чудесная, идеальная пропись: води потихоньку рукой, старайся, не напрягая мозгов, ставить такие же палочки и закругления, как в прописи, и будешь каллиграфом новой жизни, но — нет! большинство из нас мажет только, ставит кляксы, царапает какие-то каракули, и если не весь класс Ленина, то 99 % на третьем году своего образования выше двойки балла не заслуживают. Едва ли товарищ Ленин доволен своей аудиторией, и я думаю, что он наедине с собою или в кругу своих друзей нет-нет да и ругнется, что, дескать, за сволочь наш русский народ!

6/19 марта. На открытии третьего всеросс. съезда работников водного транспорта выступил Ленин и произнес речь, в которой рекомендовал коллегиальное управление транспорта заменять единоличным. Из речи не мешает кое-что записать: «Страна так разорена, бедствия достигли теперь такой громадной силы, — голод, холод и общая нужда, — что так дальше продолжаться не может… Такой зимы, какой была эта зима, вынести больше население не сможет… Тысячи бывших офицеров, генералов, полковников царской армии нам изменяли, нас предавали, и от этого гибли тысячи лучших красноармейцев — вы знаете это, но десятки тысяч нам служат, оставаясь сторонниками буржуазии, и без них красной армии не было бы. И вы знаете, когда без них мы пробовали создать два года назад красную армию, то получилась партизанщина, разброд, получилось то, что мы имели 10–12 млн. штыков, но ни одной дивизии, ни одной годной к войне дивизии не было, и мы не способны были миллионами штыков бороться с ничтожной регулярной армией белых. Этот опыт дался нам кровавым путем, и этот опыт надо перенести в промышленность… Давайте сознаемся откровенно в нашем громадном неумении вести дела, быть организаторами и администраторами.»