Николай Иванов - Операцию Шторм начать раньше Страница 5

Подсохло лишь к концу апреля, и майор наметил поездку к себе в Сошнево на конец недели, пятницу 28-го числа. С утра чувствовал волнение, был возбужден и тем не менее ничего не мог поделать с собой. Да и подумать последний раз был он в родных краях почти двадцать лет назад. Когда год за годом идет - оно вроде и незаметно, а когда оглянешься разом на все прошедшее - и жизнь, оказывается, почти прожита.

Одно оправдывало: перевез мать перед смертью к себе на Дальний Восток, там и похоронил. Правда, заикнулась она однажды о могилке в родной земле мол, должен человек лежать там, где осталась его пуповина, но потом вслух порассуждала, каких мытарств будет стоить эта переправка через всю страну, и смирилась, пожалела и сына, и себя, уже мертвую. Может, все-таки и решился бы Черданцев на эту дальнюю дорогу, да подоспел Карибский кризис, привязал офицеров-разведчиков к штатным местам по боевому расчету покрепче материнских просьб и сыновних обязательств. До сих пор напряжение того, можно сказать, предвоенного времени он, например, отмечает, фиксирует в памяти по церковным срокам - девятому и сороковому дню.

Так что близких могил в родном селе не оказалось, дальние родственники со временем стали еще дальше, товарищей разбросало по стране - куда ехать после службы?

- Куда поедете, Михаил Андреевич, после увольнения в запас? - задали, однако, вопрос другие - проверявшие их часть кадровики из Москвы.

- Слушай, Мария, а не махнуть ли нам на старости лет в родные края? задумался он за ужином.

Жена замерла у плиты, потом обтерла руки подоткнутым за фартук полотенцем, села на стул напротив. Увидев, что муж не шутит, облегченно сказала давно выношенное:

- Поедем, Миша.

И, то ли кадровики попались человечные, то ли им ради "инспекторского" факта в своей командировке нужна была такая "жертва", то ли им просто понравился прощальный ужин, которым заправлял как раз без пяти минут пенсионер Черданцев, а может, в небесных созвездиях получилось удачное сочетание, но уже через полгода собирал майор Черданцев чемоданы. Да не на пенсию, а военкомом в свою родную Суземку. Сказка, небыль - а случилось.

- Это за все наши мытарства по "точкам", - смиренно радовалась жена.

- Что-то другим таким же "мытарикам" не повезло.

Вот тогда Мария и добавила к везению еще и небо:

- Видимо, легли удачно звезды.

"Какие к черту звезды, - усмехнулся Михаил Андреевич. - Если они что и сделают, то уж, конечно, не небесные, а обыкновенные металлические, которые на полковничьих погонах".

Сделали. И едет райвоенкомом Черданцев мимо переливающихся изумрудом озимых - с одной стороны, и ровных, загибающих за бугор высаженных грядок то ли свеклы, то ли картошки - с другой. Едет в родную деревню, едет не к кому-то конкретно, а к себе предвоенному. К месту, где стояла их изба, к озеру посреди села, к школе, пожарищу... "Ты смотри-ка, - удивился майор, пожарище вспомнилось. Ни разу за службу не всплывало в памяти, а тут как будто каждый день на слуху было".

Пожарище... Место деревенских сходок, детских игр, пасхальных боев крашеными яйцами. Здесь же делили и привозимое с луга сено. Два-три мужика разносили его по кругу в каждую копну, стоявшие рядом бдительно глядели, чтобы копны были ровные. Когда все разнесут, ширину копенок обмерят шагами, высоту - навильником, и начинается дележ: с закрытыми глазами, по совести и удаче. Получившие свой пай тут же рассаживали вокруг копны ребятишек и принимались доказывать, что именно в их копну не доложили последний раз навильник сена. И что кривая она, и бок один у нее худой, и середка не забита, и макушка срезана. Доходило и до драк, и до заявлений в сельсовет, но начальство просто мудро тянуло время до вечера: все равно на ночь никто свое сено не оставит, перетаскает вязанками в подворье.

"Надо же, не забыл", - вновь подивился Михаил Андреевич, представив и горластых деревенских женщин, и праздничное настроение ребят, затевающих прятки среди копен, и довольных отца с матерью, долго не выходящих из сарая, счастливо, с удовольствием спорящих, сколько пудов получено: семь или восемь. Переходили на вязанки, потом на навильники - приятно считать то, что уже на сеновале.

А осталось ли пожарище? Может, уже и застроили, место-то приглядное, почти в центре села. До пожара в тридцать девятом там стояло пять хат...

"Уазик" шел ходко по накатанной обочь озимого поля новой дороге: старая, разбитая, лежала, как в руинах, рядом, дожидаясь бульдозера, который сровняет застывшую грязь до следующих дождей. Уже стали узнаваться родные места. Слева промелькнул лог, где пасли деревенских коров, а вот и перекресток с екатерининской дорогой. По рассказам, давным-давно ехала по этим местам царица, а перед ее каретой мостили каменную дорогу. Хорошая была дорога, на века и тысячелетия, но потребовались куда-то камни во время войны, и Михаил Андреевич сам выдалбливал, выколупывал ломом гладкую, теплую на солнце брусчатку.

А вон уже и грушенка - ты смотри-ка, еще цела, Сколько же ей лет? В детстве "дойти до грушенки" - все равно, что почувствовать себя большим. "Дальше грушенки не ходи", - наказывала в то же время мать, когда собирались, например, за щавелем. Там уже считалась чужая земля. Так что грушенка - это и близко, и далеко одновременно, Но жива, стоит, разлапистая и низкорослая. Здравствуй.

У дерева кто-то зашевелился, и Черданцев разглядел женщину, торопливо собиравшую сумку. Еще одно воспоминание, тут же мгновенно вспыхнувшее, - у грушенки в самом деле всегда отдыхали последний раз перед селом. Как все вечно в этой жизни! А если бы он не приехал сюда дослуживать, неужели никогда не вспомнил бы пожарища, лог, эту грушенку?

Он стал притормаживать машину, подъезжать к замершей у дороги женщине медленно, вглядываясь в ее морщинистое, коричневое от загара лицо - у деревенских загар зимой не сходит, он просто становится цветом кожи. Пытался узнать. Тем более что мелькнуло что-то знакомое, и даже очень знакомое. Ну же, ну...

- О-о, военный? Довезешь меня, военный? - пошла женщина навстречу остановившейся машине, и это протяжное "о-о", вскинутая рука сразу выдали в ней Соньку Грач. Ну конечно же, это она, Сонька!

- Ба-атеньки, никак Мишка? - остановилась и она, вглядываясь в вышедшего из "уазика" майора. Всплеснула руками: - Точно, он. Миш, ты? все же с долей сомнения переспросила она.

- Я, Соня.

- Здравствуй. - Она медленно подошла, некоторое время рассматривала его, а потом в глазах мелькнули такие знакомые Михаилу Андреевичу бесенята: - Здравствуй, кучерявый, - повторила она с улыбкой, сняла у него с головы фуражку. - О-о, а где шевелюру-то свою оставил?

- В армии. Ракеты.

- А-а... - Сонька повертела в руках фуражку, надела себе поверх платка, подошла к зеркальцу, посмотрелась. Вздохнула, оперлась о капот машины: - Вот и жизнь прошла, Миша. Два раза встретились - и нет жизни. Смешно.