Кузнецова Васильевна - Флотоводец Страница 50

Особенно любил Николай Герасимович Пушкина. Всегда брал его томик к себе и, когда не спалось, долго перелистывал. Посмотрю — «Онегин». Роман, как и многое другое пушкинское, знал наизусть. Удивлялся, как умно и содержательно все написано поэтом.

В последние годы перечитывал его «19 октября», сонеты Шекспира. Медленно читал и обращался к ним снова и снова. Интересовался творчеством Пастернака. Бывало, с Ливановым, который горячо поклонялся творчеству Бориса Леонидовича, подолгу беседовали. Я переписывала появлявшиеся новые стихи Пастернака. Николай Герасимович это знал и часто спрашивал меня: «Не появилось ли чего-нибудь новенького Пастернака? Почитай».

Покупали мы книги и для детей. Отец им дарил книги с надписью. В кабинете собрался полный шкаф книг с добрыми надписями их авторов Николаю Герасимовичу.

Любил Николай Герасимович, когда я читала ему вслух. С большим интересом он слушал «Падение Парижа» Эренбурга, а позже его воспоминания, печатавшиеся в «Новом мире», «Василия Теркина» Твардовского, «Прощай, оружие», «Фиесту» Хемингуэя. «По ком звонит колокол» мы читали в отпечатанном на машинке варианте. Ходили слухи, что роман начал печататься, но время шло, а книга не появлялась. Поговаривали, что якобы Долорес Ибаррури наложила «вето». И мы с еще большим интересом читали роман в рукописи. Перечитывали «Севастопольские рассказы» Льва Толстого. Помню, как в годы войны вся страна бросилась читать «Войну и мир». Почему? Очевидно, потому, что в романе написано не только о том, как русские победили Наполеона, но и кто мы и почему мы снова непременно должны победить. А в далекие довоенные годы тоже выходило много интересных книг и вся Москва зачитывалась романами А. Толстого, Шолохова, Федина, Булгакова, Бабеля, Тынянова, Пастернака, Сельвинского, впервые узнавала Симонова, Твардовского, Казакевича, Гудзенко, Берггольц, Панову, Гроссмана… Удивляюсь теперь, откуда бралось время? Читали и русскую классику — произведения Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, Чехова. Пьесы по их произведениям смотрели в Художественном театре.

Очень часто Николай Герасимович возвращался к «Войне и миру» Л. Толстого. Делал для себя все новые и новые открытия. «Перечитываю «Войну и мир», — писал он мне в записочке из больницы в феврале 1956 г., — лет десять не читал, читаю с большим интересом, нахожу много нового или по-другому воспринимаю старое, хорошо запомнившееся. Некоторые высказывания хочется выписать для моих книг». Сделал пометки и просил меня выписать указанные места. Позже использовал их в книгах «Накануне» и «На флотах боевая тревога». Так у него было и с произведением «Былое и думы» А. Герцена. Книга читалась, перечитывалась если не целиком, то отдельными главами, он отмечал некоторые высказывания и использовал в своей работе. Если что-нибудь в прочитанном его волновало, он непременно должен был с кем-нибудь поделиться. В последние годы таким человеком была я. Мы обменивались впечатлениями о прочитанном, спорили, приходили к определенным мнениям.

В.А. Рудный в своей книжке «Готовность № 1» показал Кузнецова робким в поведении с начальством. Это совершенно неверно. Он, пожалуй, один из немногих отваживался говорить правду в глаза начальству, спорил и был прямолинеен. «Излишняя прямолинейность доводила его до неприятностей», — вспоминал адмирал В.В. Виноградов. Кое-кто из сослуживцев утверждал то же. Знаю, что Николай Герасимович не считал прямолинейность недостатком. Он писал: «Я как коммунист должен говорить правду в глаза, как бы она неприятна ни была, если это идет на пользу дела. Я понимал: или я должен плыть по течению, зная, что рано или поздно меня снимут, или активно бороться за дело, но и в этом случае есть опасность, что тебя снимут, только с уже тяжелыми для тебя последствиями. Опытные руководители предпочитали первый путь. Как пример можно привести адмирала Юмашева. Я предпочитаю второй путь». В книгах Кузнецов упорно писал о неудачном начале войны и тяжелом первом ее периоде, и не потому, что кто-то был более подготовлен к ней, а кто-то нет. Нет, не потому. Он был уверен, что первые минуты будущей войны — именно минуты — будут решающими. На ошибках нужно учиться и не бояться их вспоминать не для того, чтобы кого-то обвинить, а чтобы их не повторить. Он призывал глубоко, со всей ответственностью разобрать причины неудач, ошибок в первые дни войны.

«Эти ошибки, — писал он, — лежат отнюдь не на совести людей, переживших войну и сохранивших в душе священную память о тех, кто не вернулся домой. Эти ошибки в значительной степени на нашей совести, на совести руководителей всех степеней. И чтобы они не повторились, их следует не замалчивать, не перекладывать на души умерших, а мужественно, честно признаться в них. Ибо повторение прошлого будет называться уже преступлением». Разве робкий человек мог так мужественно вести себя перед лицом истории? Ничего подобного не найти ни в одних мемуарах сильных мира сего, на чьей совести чудовищные преступления перед народом страны.

Николай Герасимович мужественно и открыто написал, что военные люди должны думать о войне постоянно во имя того, чтобы ее не было. Да ведь никто после второй мировой войны и не обещал, что ее не будет. Кто, кроме него, написал (еще в 60-х гг.), что «новая война, если империалисты ее развяжут, будет протекать совсем не так, как прошлые. Новое оружие — оружие массового уничтожения и моментального действия — определит и характер грядущих сражений. Они станут несравненно скоротечнее и сокрушительнее, охватят сразу большие пространства земного шара не только по фронту, но и в глубину. Военные теоретики, размышляя о будущей войне, придают огромную роль не только ее первым дням, но даже часам и минутам…»

Его книги выходили и раскупались моментально. Обсуждались. Открывали возможность писать на флотскую тему. При переиздании «Накануне» пришлось дать согласие убрать несколько фраз, рассказывающих о гибели эсминца «Решительный». Работа над книгой «Курсом к победе» шла трудно. Ему хотелось писать от души, но он видел перед собой цензора. «Рука не поднимается писать дальше. Но нужно пересилить себя и довести работу до конца», — заметил он в дневнике. И далее: «Книгу сдал, но путь ее тернист. На пути ко всей моей писанине стоят усиленные караулы, через которые трудно пробраться со второй книгой, и совсем мало надежд в будущем. Уж очень на меня ополчились наши старшие товарищи по оружию». Вспоминаю, как Николай Герасимович вернулся из Москвы и сказал: «Подписал книгу к печати. Но вот беда — меня это уже не радует, как раньше. Очевидно, рядом падающие «снаряды» контузили меня и апатия берет верх». 10 ноября 1974 г. пошел в больницу. 6 декабря его не стало. Книга вышла в июне 1975 г. Он ее не увидел. Да и к празднику Победы издатели не поторопились.