Г. Тринчер - Рутгерс Страница 50

Через два с половиной часа полная угля вагонетка двинулась на загрузку коксовых печей.

Это Кемерово — организованный, сознательный труд, беспредельная преданность русских и иностранных товарищей своей работе, чувство ответственности каждого за общее дело.

Уже на следующий день после своего отчаянного письма Барте Себальд совершенно забыл о нем и с головой ушел в работу. Надо было спасать положение АИК. Себальд немедленно сообщил о нем в Сибирский ревком и одновременно просил Государственный банк Ново-Николаевска срочно выделить кредиты для АИК. Было также важно, чтобы в Москве поняли, каким образом создалось такое тяжелое финансовое положение.

Ко всем бедам добавилось то, что Себальд лишился своей лучшей помощницы — Бронки.

Замученная изнурительной работой в Южном районе, потрясенная убытками, свалившимися на колонию, Бронка тяжело заболела. Возобновился туберкулезный процесс. Почувствовав себя особенно плохо, Бронка несколько дней пролежала в постели, а затем снова была на ногах и с неукротимой энергией взялась за работу. Никто не знал о ее нарастающей слабости, о лихорадочной температуре по ночам, пока при жестоком приступе кашля вновь не появилась кровь.

— Теперь тебе необходимо длительное лечение, — безоговорочно решил Себальд.

Бронку положили в томскую больницу. Через несколько дней врач сообщил:

— Положение больной очень серьезно. О скором возвращении на работу не может быть и речи.

Из больницы Бронку отправили в туберкулезный санаторий в Ялту.

Можно представить себе, как взволновало Барту письмо Себальда: «Продолжать работу здесь для меня равносильно самоубийству». Себальд не бросается словами. Разве это не крик отчаяния? Разве не должна она сейчас поспешить к нему? Неужели Себальд забыл, что семья готовится к отъезду из Томска? Ведь было решено, что Барта с Гертрудой возвращаются в Голландию, а Вим, закончивший Школу, должен ехать в Цюрих, чтобы поступить там в высшее техническое училище. Себальд обещал поехать с ними, чтобы в первый раз по-настоящему отдохнуть. А теперь такое, так непохожее ка его обычную бодрость и сдержанность, отчаянное письмо. Барта быстро собралась в Кемерово.

Ее приезд был для Себальда полной неожиданностью. И вот она стоит перед ним, с тревогой вглядываясь в его лицо.

— Себальд, ты обещал поехать вместе с нами в Голландию. Все подготовлено к отъезду. Твое последнее письмо. Я надеялась, что ты сейчас же приедешь.

Взгляд Барты становится все тревожней. Щеки Себальда глубоко запали, вокруг глаз легли темные тени. Его стройная фигура стала, кажется, еще тоньше.

«Мое последнее письмо? — вспоминает Себальд, и перед его глазами возникают слова, которые он написал, когда на него свалился финансовый крах АИК. Горячее чувство вины охватывает его. — Что за непростительную чушь пришлось прочитать Барте!»

— Прости, — тихо говорит Себальд, — я написал тебе что-то совершенно нелепое. Прости… Но теперь мне необходимо побыть здесь еще месяц-два. Сейчас середина февраля. Вы уезжайте, а я приеду в апреле. Самое позднее в начале мая буду в Голландии. Ты понимаешь, у нас трудное положение. Колония очень расширилась, и сейчас я здесь очень нужен.

— Да, Себальд, но и здоровый человек должен отдыхать, — тихо уговаривала его Барта. — Уже четыре года ты работаешь без роздыха, и при этом ты болен. Ты совершенно изнурен, это ясно по твоему лицу. — Барта замолчала, пытаясь скрыть подступившие слезы.

— Честное слово, обещаю, — уверял Себальд. — Я передам дела. Все уже налажено. В этом году мы обязательно поедем в отпуск. — Он вскочил, обнял Барту, закружил ее по комнате. — Ура! В отпуск! 1925 год будет годом наших больших успехов. Я просто немного устал от всех неприятностей. Но в конце апреля я буду с вами в Голландии. Ура!

При поддержке председателя Сибревкома Себальду удалось получить из Сибирского госбанка ссуду в виде векселей и кредита. На какое-то время колония выкрутилась из банкротства. Производственный процесс шел нормально, зарплата рабочим была обеспечена и ликвидирована задолженность горнякам Южных шахт. Более того, удалось даже повысить их заработок, так что их положение скоро должно было сравняться с положением шахтеров АИК.

А в это время против АИК готовился новый удар.

Качество кокса, поставляемого колонией уральским заводам, было безукоризненным, и АИК предлагала свой кокс по государственной цене — 32 копейки за пуд. Но когда начались расчеты, уральские потребители, среди которых было много ставленников барона Таубе, отказались платить по установленной цене, они потребовали штрафной скидки в 14 копеек. Себальд заявил протест. Тогда уральцы предъявили другое требование.

— Мы теперь постоянные потребители кемеровского кокса; наш представитель должен устанавливать цену вместе с правлением АИК.

Себальд решительно отказался.

Финансовое положение АИК по-прежнему оставалось напряженным, и Себальд был убежден, что помощи можно ждать только от Москвы. Он передал управление колонией присланному из Ново-Николаевска инженеру Калнину, которого СТО назначил его заместителем, и в марте выехал в Москву.

Снова пришлось привести в движение все рычаги, чтобы добиться финансового оздоровления АИК. ВСНХ поддержал Себальда. Скидка в 14 копеек была отменена.

Пока Себальд в Москве с огромным напряжением добивался денег для АИК и разоблачал интриги и необоснованные притязания ставленников Таубе, Калнин в Кемерове самовольно заключил соглашение с уральскими заводами. Когда Фут сообщил об этом Себальду, его возмущению не было границ. Он сразу понял, каким огромным убытком обернется для АИК это соглашение.

В то же время стали прибывать взволнованные письма колонистов. Калнин ведет себя как диктатор, на каждом шагу тормозит работу иностранных специалистов.

«Калнин не хочет понять, что не он один, а мы все сообща чувствуем ответственность за успех дела, — писал Себальду Коос Фис. — Его администрирование и контролирование смешно и приносит непоправимый вред. По вине Калнина несколько лучших колонистов покинули колонию».

Предостережения, посылаемые Себальдом Калнину, все его указания на необходимость сохранить специфику колонии были напрасны. На одном бурном собрании в Кемерове колонисты вынесли резкую резолюцию против Калнина и отправили ее Себальду.

10 апреля 1925 года Себальд послал из Москвы официальное предупреждение, что он потребует отставки, если Калвин не изменит своего поведения.

«Я хочу еще раз подчеркнуть, что я за передачу АИК русскому руководству, — писал Себальд Сибирскому ревкому. — АИК должна, и, может быть, очень скоро, потерять свою самостоятельность и войти в общую систему советского хозяйства. Но необходимо сохранить специфику нашей организации: большую эффективность руководства при минимальном количестве административных работников. Сочетание ясности нашей статистики и контроля с новейшими производственными методами являются главным достижением нашей колоши. Я боюсь, — писал дальше Себальд, — что товарищ Калнин, стремясь возможно скорей превратить АИК в русское предприятие, вместе с водой выплеснет и ребенка и, несмотря на честность своих намерений, принесет больше вреда, чем пользы».