Анри Перрюшо - Жизнь Ренуара Страница 50

Вопреки всем этим усилиям Дюран-Рюэлю не удалось сколько-нибудь существенно поправить свои дела. Однако он по-прежнему выказывал величайший оптимизм. Он не снижал цен на свои картины, хотя ничего не мог продать, и не уставал повторять художникам: "Самое главное уже сделано". Его конкуренты были, однако, иного мнения на этот счет. "Он протянет не больше недели", - твердили они. Всерьез обескураженный Писсарро попытался продать несколько холстов без помощи Дюран-Рюэля. Моне, завороженный великолепием галереи Жоржа Пти, этого "луврского магазина картин", как говорил Золя, советовал Дюран-Рюэлю объединиться с Пти. Естественно, это предложение было тут же отвергнуто.

Ренуар, всегда имевший несколько заказов на портреты, меньше многих своих друзей был обеспокоен тревожным положением дел. К тому же новые искания полностью поглощали его. В лавке букиниста на набережной Сены Фран-Лами обнаружил книгу, на которую с жадностью накинулся Ренуар. Это "Трактат о живописи" Ченнино Ченнини, переведенный в 1858 году Виктором Моттезом, учеником Энгра.

Ченнино Ченнини, живший во времена Фра Анжелико, описал в этой книге технические приемы и рецепты живописцев XV века. Запечатлел он и духовную атмосферу, в которой они творили. Чтение этой книги еще больше убедило Ренуара в том, что художники прошлого, с полным бескорыстием занимавшиеся своим делом, прежде всего были "замечательными ремесленниками", в совершенстве владевшими своим ремеслом, "которым мы никогда не овладеем полностью, потому что с тех пор, как мы порвали с традициями, уже никто больше не может нас ему научить". Книга эта еще больше укрепила его в том, что он называл своей "ненавистью к импрессионизму". Он стал помногу рисовать, тщательно рассчитывал пропорции изображаемого, стремился максимально точно передать форму, даже подчас, прежде чем начать работу красками, выписывал пером на холсте "мельчайшие детали" своей картины.

Какое счастье, что в это время рядом с ним была Алина, присутствие которой, помимо всего прочего, служило ему "удобным предлогом, чтобы больше никуда не отлучаться по вечерам"[134]. Споры всегда раздражали Ренуара, даже когда, разволновавшись, он сам участвовал в них. "Какое мне дело до всего этого? Ведь я едва знаю свое ремесло... Но все мы погибаем от этой страсти: заниматься не тем, для чего предназначены".

Отныне покончено со всей этой болтовней, с разговорами, которые обожают люди, не знающие, на что употребить свое время; Ренуар ложился рано и утром со свежими силами садился к мольберту.

Умница Алина! Никакой позы - одна простота. С рассудительностью молодой крестьянки она точно определила, что ей следует делать. Наблюдая друзей и знакомых Ренуара, она скоро поняла, что должна быть с ними приветлива и вместе с тем сдержанна, все прочее показалось бы неуместным. Когда имеешь счастье принимать у себя Сезанна, Моне, Золя и Вилье де Лиль-Адана, не стоит вслух рассуждать о своих вкусах в живописи или литературе. Лучше молча слушать гостей и запоминать их слова. Алина умела играть на рояле. Иногда она развлекала своей игрой гостей, радуясь их похвале.

Но однажды летом в доме Ренуара появился Эммануэль Шабрие. Жене его досталось небольшое наследство, и на эти деньги композитор приобрел коллекцию картин. В тот год он купил у Ренуара одну из картин, для которой в 1876 году позировала Анна[135]. Проведя полгода по ту сторону Пиренеев, он написал рапсодию "Испания", и оркестр Ламуре включил ее в программу своего осеннего сезона. По просьбе Алины композитор сел к роялю. Живой и эмоциональный, этот толстый низенький человек играл всегда с большим темпераментом. Тем, кто видел его короткие мясистые пальцы, эта виртуозность казалась чем-то невероятным. Шабрие неистовствовал у рояля, кричал: "Олле! Олле!", все тело его плясало; весь во власти музыки, он извлекал из инструмента такое богатство звуков, что казалось - играет целый оркестр.

Такты "Испании" наполняли комнату, плыли к раскрытому окну. Случайно Алина бросила взгляд на улицу. Под окном останавливались люди и, закинув головы, застыв на месте, завороженные великолепным исполнением неизвестной пьесы, слушали. Шабрие взял последние аккорды. Алина глядела на пухлого маленького человечка, страстно увлеченного своей игрой. Его детское лицо было озарено счастливой улыбкой, выпуклые глаза под тяжелыми веками горели. ...Никогда больше, поклялась себе Алина, никогда больше она не сядет к роялю! "Смешно быть дилетантом!"[136]

В конце лета Ренуар отправился на отдых. Вместе с Алиной и Лотом он уехал на остров Гернси. "Какой милый край, какие патриархальные нравы! По крайней мере так было, когда я там жил. Все эти английские протестанты, живя на даче, не полагали себя обязанными соблюдать чрезмерные приличия, принятые у них в стране. Так, например, на купаниях они не надевали даже штанов. И все эти прелестные юные "мисс" не стеснялись купаться рядом с каким-нибудь совершенно голым парнем... Я занимал вместе с женой первый, а мой друг Лот - третий этаж дома, в котором второй и четвертый этажи снимал некий протестантский пастор из Лондона. Проходя мимо второго этажа, где все двери были всегда широко раскрыты, я, случалось, видел совершенно раздетыми всех членов пасторского семейства, включая служанку Мэри, и все эти люди, только что выкупавшиеся, хлопали себя по ягодицам, чтобы согреться, и пели: "Вьется веревочка, вьется..." Они даже не стеснялись нагишом бегать по лестнице, поднимаясь со второго этажа на четвертый. Как-то раз Лот, который был чрезвычайно близорук, увидел перед собой на повороте лестницы пару ягодиц. Он шлепнул по ним с возгласом: "Эй, Мэри!" Но хозяином ягодиц оказался пастор собственной персоной. Вот уж мы посмеялись! "

Простота нравов, царившая в этой англо-норманнской Аркадии, была по душе Ренуару. "Кажется, будто ты живешь в каком-нибудь пейзаже Ватто, а не в реальном мире", - писал он Дюран-Рюэлю. В Гернси он набросал несколько видов острова, но больше всего его привлекало обнаженное человеческое тело. Наблюдая "это скопление женщин и мужчин, расположившихся на скалах", Ренуар, вероятно, много размышлял и благодаря этому продвинулся вперед на пути поисков формы. Пейзажи, написанные в Гернси и исполненные в прежней, импрессионистической манере, подобно алжирским пейзажам, были всего лишь "средством знакомства" с новым местом. Они оставались где-то на обочине творчества Ренуара, не примыкая к основному направлению, в котором все отчетливей развивалось его искусство. Вполне возможно, что именно здесь, в Гернси, в сознании художника впервые зародился замысел картины "Большие купальщицы", работа над которой заняла у него много лет. Впоследствии эта картина стала как бы венцом "сурового" периода творчества Ренуара.