Григорий Зинченко - Побег из Бухенвальда Страница 51

— Фамилия.

— Зинченко Григорий Васильевич.

— Дата рождения.

— Двадцать четвертое марта, тысяча девятьсот двадцать пятого года.

— Значит, двадцать один год.

Стали спрашивать за деда, где жил и работал до войны, а ведь я его совсем не помню. Спросили, где работал отец и мать и кто были их близкие знакомые, чем занимался отец во время оккупации, какие были тайные собрания в доме во время войны? Со страху, я говорил все подряд, вспомнил и за еврея Николая Ивановича.

— Чем занимаются родители сейчас?

Этот вопрос был самый легкий. Я ответил, что три дня назад получил письмо, из которого узнал от своей сестры о гибели родителей во время войны. Стали выяснять мое прошлое, где учился, кем работал до войны, чем занимался во время оккупации и почему уехал в Германию? Здесь я погорячился и сказал:

— Мне было шестнадцать лет, когда нас бросили советские войска, я никому не был нужен, вот немцы и подобрали.

Сразу пошли оскорбления и угрозы в мой адрес. Слышу пришивают мне статью: изменник Родины и немецкий шпион. Но главное обвинение, которое выдвинули против меня, распространитель антисоветской пропаганды среди солдат.

— Признавайся, с кем имеешь связь и откуда получаешь ложные сведения?

— Все материалы к лекции я получаю в штабе через капитана.

— В штабе все лекции проверены и утверждены, ни одной даже подобной лекции там нет. Признавайся, откуда получаешь задание клеветать на Родину и сеять недовольство среди солдат?

Я стал отрицать это:

— Я никаких связей не имею и говорю только то, что изучал в школе по истории или дополнительной литературе, которую получал от капитана. Начался более откровенный разговор.

— Откуда ты получил ложные сведения за тридцать третий год? Если сейчас не выдашь всех клеветников, можешь считать, что живешь последнюю ночь.

А я подумал, сколько их было, последних ночей в моей жизни и ничего, пережил.

— Признавайся во всем. Понимаем, тебя втянули по молодости и неопытности, но если раскроешь всю эту банду, мы тебя пожалеем. Рассказывай кто они, эти лжецы, которые наговорили тебе таких глупостей.

Я вспомнил дядю Тиму, ведь он меня предупреждал: «Если кому расскажешь, попадешь в беду — это государственная тайна». Но какая же это тайна, когда весь мир знает? Много раз в Бухенвальде я слышал от иностранцев, которые любили рассуждать о политике, за тридцать третий год. Какой же я невезучий, что там сидел и слышал все это. Они, конечно, не предупреждали, чтоб никому не рассказывали об этом и не говорили, что это государственная тайна.

— Имена я их не знаю.

— Врешь, говори их имена.

— Они нерусские, поэтому я не знаю их имена. Были чехи, французы и итальянцы, когда я был в Бухенвальде, от них все слышал….

— Врешь, фашистский подонок, ты в Германии был.

— Да, я был в Германии, а Бухенвальд — это немецкий концлагерь, вот там я и услыхал об этом.

— Ну хорошо, говори все, что они рассказывали.

Я повторил свой рассказ об искусственном голоде. Мой рассказ быстро записывали, иногда задавая дополнительные вопросы. Когда я окончил рассказ, один из военных заявил:

— Ни в каких лагерях ты не был и никаких доказательств у тебя нет. А теперь признавайся, где ты слыхал эту чушь?

Я расстегнул свой сюртук и показал рубашку с печатью «Бухенвальд». Меня заставили снять рубашку и отдать на экспертизу.

— Там сделают снимки, проверят твои отпечатки пальцев и тогда ты по-другому заговоришь.

Предложили расписаться в том, что я за всю свою жизнь никогда и нигде не буду распространять эту антисоветскую пропаганду и клевету на Советский Союз.

Я расписался под этими словами, а потом еще с десяток листов подписал и сам не знал за что, только бы отстали. Еще раз предупредили:

— Среди солдат никому ни слова. Иди и хорошо подумай, а на следующий раз расскажешь всю правду. Если спросят, куда вызывали, то отвечай, что был в командировке. Мы с тобой не виделись и ни о чем не разговаривали.

Когда я вышел оттуда, было уже утро. Те же двое привезли меня в штаб, а вечером я пошел в свою роту. Весь ночной кошмар остался позади. Счастье еще, что сам остался жив, а помогла мне лагерная рубашка, чудом сохранившаяся до этого времени.

С того дня эта история была моей глубочайшей тайной, я никогда и никому ее не рассказывал. Забегая наперед, хочу сказать, когда моему старшему сыну Виктору было двадцать пять лет, это было 7 августа 1975 года, я впервые рассказал ему о том случае в лесу и объяснил ему всю правду, зачем был устроен искусственный голод в 33 году. Он меня внимательно выслушал и сделал свой вывод: «Ты, отец, никому не рассказывай эту чушь. Это баптистская пропаганда. Я, как сын, промолчу, но если ты где-то проболтаешь об этом, то знай — первый раз ты отсидел как верующий, но второй раз сядешь за болтовню и больше тебе семьи не видеть. Я честный человек и пропаганда на меня не действует». Так тщательно старались скрыть правду о тех страшных временах, что даже родному отцу сын не поверил.

Прошло еще 12 лет. Этот же сын, который назвал себя честным человеком, приносит мне газету и показывает:

«Отец, читай, вот статья за голод 33 года. Здесь написано:

«Враги народа устроили голод в 33 году». Но подробностей в статье не было, что же это за враги, с какой планеты они свалились на наши головы? Кто им дал такую власть — уничтожать целые села, так и не хватило мужества автору этой статьи назвать их имена, а может, не имел права?

Как быстро я поднялся по положению в армии, так же быстро я покатился вниз — перевели в стрелковую роту рядовым солдатом.

Я христианин

Прошел год службы в Армии. Солдат из нашего полка, в том числе и меня, отправили в срочную командировку в Москву на строительство аэропорта Шереметьево. В своем полку я был писарем и здесь снова попал в писари. На строительные работы не ходил, хватало дел и в казарме — одни бригады приезжают, другие уезжают.

Я обязан был выписывать продовольственные карточки, ставить вновь прибывших на военный учет. В январе 1947 года пришел приказ всех солдат из ВВС (Военно-воздушные Силы) направить в свою часть. Работы прибавилось. Приближались выборы в Верховный Совет. Все солдаты должны были голосовать по месту прохождения службы, но так как нам срочно надо было уезжать, мы должны были иметь открепительные талоны на право голосования. Просидел всю ночь над этими талонами.

Утром дали команду готовиться к отправке на вокзал, а у меня с открепительными непорядок, задержал начальник штаба — нужна была его подпись и печать. Принес ему на подпись целую гору этих открепительных, которые после подписи солдатам надо раздать. Времени в обрез. Говорит, раздашь в поезде. Он стал подписывать бумаги, а я ставил печати. Я, конечно, усердный работник — положил тетрадь и штампую, где открепительные листы, а где и просто чистые. Сильно не злоупотреблял, но на пяти чистых листах печать стояла. В поезде я раздал солдатам справки на право голосования, а лучших друзей, но только не из нашего полка, наградил неиспользованным отпуском. Написал и себе: «За особо выдающиеся заслуги при выполнении военных обязанностей, награжден отпуском на 10 дней, без учета времени в пути. Ввиду сложившихся обстоятельств, отпуск не использован. Администрация Воинской части просит предоставить отпуск по месту прохождения службы».