Пушкин и финансы - Коллектив авторов Страница 51

Происшествия, последовавшие непосредственно за этими событиями, должны были, несомненно, вызвать у Пушкина еще большее внимание к этой стороне литературной деятельности. Еще прежде того, как Пушкин в письме к брату санкционировал второе издание «Кавказского пленника», С.Л. Пушкин узнал, что петербургский почтовый цензор Евстафий Ольдекоп, издатель S. Petersburgische Zeitschrift, 17 апреля получил разрешение на выпуск «Кавказского пленника», с приложением немецкого перевода Вульферта[525]. Совершенно очевидно, что роль перевода сводилась к завуалированию грубой контрафакции. Ольдекоп, несомненно, расчел весьма трезво соотношение сил своих и ссыльного автора, лишенного возможности действенно встать на защиту своих прав, а прибыльность предприятия стояла вне сомнений, ибо старое издание было давно распродано.

Узнав об этом, С.Л. Пушкин подал в С.-Петербургский цензурный комитет прошение, ходатайствуя о том, чтобы впредь не разрешалось «печатать никаких сочинений сына его без письменного позволения самого автора, предъявленного от него издателем, или без личного его, просителя, удостоверения». Комитет, в заседании от 7 июля, отметил, что в цензурном уставе «нет законоположения, которое обязывало бы Цензурный комитет входить в рассмотрение прав издателей и переводчиков», что «ни от сочинителя сего стихотворения, ни от отца его. не было подано в Комитет прошения о запрещении печатать другим стихотворения его сына вместе с переводами их на иностранные языки». Поэтому Комитет не усмотрел никакого правонарушения в поступке оборотистого издателя, однако же постановил известить Ольдекопа о прошении отца поэта «сообщением ему копии сего прошения, по содержанию которого впредь уже не позволять печатать никаких сочинений сына просителя» без формального разрешения Пушкина либо его отца[526].

Таким образом, в будущем Цензурный комитет как будто готов был встать на защиту авторских прав ссыльного поэта вопреки точным указаниям на этот счет в действующих законах. Однако же в отношении первого правонарушителя Комитет ограничился лишь нравоучительной отпиской. Между тем в «Московских ведомостях» появилось объявление книгопродавца Ширяева, извещавшего о продаже у него этого нового издания, откуда, очевидно, существование его стало известно Пушкину. 15 июля он писал Вяземскому: «Я было хотел сбыть с рук Пленника, но плутня Ольдекопа мне помешала. Он перепечатал Пленника, и я должен буду хлопотать о взыскании по законам».

В конце июня или начале июля, появившись в Петербурге, издание Ольдекопа было на некоторое время задержано, покуда вопрос о нем решался в Цензурном комитете, но вскоре опять поступило в продажу и ранней осенью достигло Москвы. Друзья Пушкина всполошились. «Ты, вероятно, знаешь, – писал Вяземский 9 сентября Жуковскому, – что Ольдекоп перепечатал беззаконно поэму Кавказского пленника, что Сергей Львович протестовал, что продажа была остановлена и проч. Теперь прислали в Москву на продажу. Я писал о том Шаликову, который говорил Ширяеву, который сказал, что Сергей Львович сделался с Ольдекопом и позволил ему продавать свое издание. Узнай, сделай милость, сейчас от Сергея Львовича, правда ли это. Если же нет, то пусть он немедленно напишет мне предъявительное письмо, которым я воспользуюсь для удержания продажи. Не надобно же дать грабить Пушкина. Довольно и того, что его давят. Если Сергея Львовича нет в Петербурге, ни сына его Льва, то ты можешь узнать о деле от Гнедича или Плетнева, и тотчас отписать мне, а я через Оболенского [председ. Моск. ценз. комитета. – С. Л.] все могу предварительно приостановить продажу»[527].

Жуковский и Дельвиг обратились за разъяснениями к Сергею Львовичу, отвечавшему, что никакой сделки с Ольдекопом он не заключал, почему, следовательно, все издание противозаконно. Тогда Вяземский, находившийся в ту пору в Москве, призвал Ширяева, который объяснил, что Ольдекоп будто бы заплатил Сергею Львовичу за свое издание. Сомневаясь в искренности книгопродавца, Вяземский просил Пушкина выслать доверенность на приостановление продажи[528].

«Ольдекоп украл и соврал! – лапидарно отвечал Пушкин, уже из Михайловского, 10 октября. – Отец мой никакой сделки с ним не имел. Доверенность я бы тебе переслал, но погоди, гербовая бумага в городе, должно взять какое-то свидетельство в городе – а я в глухой деревне. Если можно без нее обойтись, то начни действия, единственный, деятельный друг»[529].

Надо полагать, что будь у Пушкина более веры в возможность осуществления своих претензий, он нашел бы средства к получению листка гербовой бумаги. Очевидно, он предвидел неудачу, даже еще и не зная, что фактически попытка его «взыскания по законам» уже потерпела крушение.

«Научи, что делать, к кому писать, – спрашивал Вяземский Ал. Тургенева 27 октября. – Теперь у Пушкина только и осталось, что деревенька на ПарнассеVIII, а если ее разорять станут, то что придется ему делать? Неужели нет у нас законной управы на такое грабительство? Остановить продажу мало: надобно, чтобы Ольдекоп возвратил уже вырученные деньги за проданные экземпляры»[530]. Но уже 6 ноября Вяземский извещал опального поэта, что приостановить продажу не представляется возможным, поскольку книгопродавцы сами являются покупщиками (так, один Ширяев приобрел 200 экземпляров, что само по себе свидетельствует о материальном успехе поэмы)[531]. Следовательно, взыскивать надлежало с самого издателя. В Петербурге об этом хлопотали Ал. Тургенев и Дельвиг. Последний намеревался ехать к Ольдекопу и требовать возмещения убытков. «Я поручил ему, – писал Тургенев, – постращать его жалобою начальству, если он где служит и если он, хотя экземплярами, не согласится заплатить за убыток. Ольдекоп сам нищий. Что с него взять. Авось страх подействует там, где молчит совесть»[532]. Таким образом, требования уже умерялись, но и с получением экземпляров ничего не выходило. Со своей стороны, Вяземский рекомендовал Пушкину апеллировать к помощи Шишкова, министра народного просвещения и старейшего литератора. «А права искать правому трудно, – сентенциозно заключал Вяземский. – К тому же у нас, я думаю, и в законах ничего не придумано на такой случай, и каждое начальство скажет: это не по моей части»[533].

Последнее было совершенно справедливо. Авторское право, как видно и из заключения Цензурного комитета, абсолютно не было нормировано русским законодательством. Авторские привилегии, гарантировавшие от произвольных перепечаток и контрафакций, если и практиковались в России, то как эпизодическое явление, а не в форме законодательного акта[534]. Таким образом, автор лишался возможности прибегнуть «под сень надежную закона», и Пушкин хорошо расчел положение вещей. «Ольдекоп. надоел. Плюнем на него и квит», – отвечал он Вяземскому 29 ноября[535].

На самом деле Пушкин помирился с этой историей не так легко и не так скоро, что лишний раз свидетельствует о том, сколь ревниво оберегал он авторские прерогативы. Эта первая настоящая плутня, жертвой которой