Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней - Саймон Моррисон Страница 51

и волновая установка, утонувшие в музыке, несмотря на то, что, согласно журналисту «Русских ведомостей», Чайковский уделил этому фрагменту самое пристальное внимание. Создание балета композитором, писавшим оперы и симфонии, было явлением совершенно необычным, даже революционным, и критику не терпелось услышать результат. Но он не смог: хотя было несколько восхитительных моментов, музыка оказалась «пожалуй, слишком хороша», и, к сожалению, ее смазал финал «из-за стандартной, абсурдной привычки изображать любой пожар или наводнение таким грохотом, что невольно кажется, что ты на военных учениях, а рядом взрывается порох»[367].

Увлечение фантастическими погодными явлениями в конце концов стихло. В последующих версиях балета сцены со штормом будут избегать. Одетта и Зигфрид погибают, но их души, как символ вечной любви, продолжают существовать. Под знаменитую Лебединую тему в си миноре занавес опускается, — а возлюбленные, в большинстве постановок, плывут по озеру.

Одиллия получит известность как Черный лебедь, но в ранних вариантах она не носила черное и не была демоническим противопоставлением Одетте, кем ее сделают впоследствии. (Идея Черного лебедя восходит к временам Второй мировой войны.)[368] Образ, однако, должен был быть загадочным. Афиша премьеры 1877 года указывает Карпакову в роли Одетты, но не сообщает имени исполнительницы роли Одиллии. Вместо нее просто пропуск, троеточие, хотя имена всех остальных артистов, даже играющих совершенно незначительные роли, перечислены. Это создавало некоторую интригу, но, согласно как минимум одному источнику, Карпакова (и, начиная с четвертой постановки, Собещанская) танцевала обе партии: «доброй» девушки и «злой» обольстительницы.

Пропуск вместо имени танцовщицы выглядит как попытка подогреть интерес балетоманов, заставив их терзаться догадками вплоть до середины третьего акта. Это ключевой момент в сюжете: Карпакова, показав зрителям наивную, приятную героиню в лице Одетты, появляется под руку с Ротбартом, загримированная как Одиллия. Она не отличалась от предыдущего персонажа разительным образом, и никто не купился на уловку, подумав, что другая танцовщица пытается соблазнить Зигфрида. Записи о костюмах в третьем акте так описывают наряд балерины: «Пачка из малинового кружева, расшитая золотыми стежками. Полуюбка с корсажем из атласа соломенного цвета, украшенного блестками и позолотой». Для «Русского танца» она надевала пачку того же цвета, но с «цветной бархатной лентой» и «украшение из разноцветных атласных лент в волосах»[369]. В знакомой версии балета, поставленной Петипа, Одиллия соблазняет Зигфрида (и зрителей) своей силой, скоростью и отточенными движениями ног. Жесткая угловатость сменила плавные жесты. Контраст между Одиллией и ее альтер эго очевиден. Однако подобного камуфляжа не было в оригинальной версии 1877 года, и, как не устают подмечать критики, играть двух героинь одновременно Карпакова просто не могла. Как и Собещанская. Таким образом, основной достопримечательностью третьего акта стало не появление Одиллии, а спецэффекты. Когда Зигфрид узнает, что его обманули и уничтожили, Вальц погружает сцену во тьму. Как только свет загорается снова, перед зрителями предстает одетый в красное Ротбарт в образе демона.

В 1895 году, через два года после внезапной смерти Чайковского в его поместье, в Санкт-Петербурге Петипа вместе со своим ассистентом, Львом Ивановым, переработали «Лебединое озеро». Их постановка оказалась в некотором роде данью уважения композитору, который, согласно его письму Вальцу в 1892 году, вынашивал перед смертью еще как минимум одну идею для музыки к балету, предназначавшуюся для Большого театра[370]. Время не пощадило музыканта: даже не успев перейти полувековой рубеж, он уже был совершенно седой, с желтыми из-за табака зубами, и страдал от проблем с желудком. Однако его преданность искусству с годами только росла. Творческий дар причинял композитору страдания, но он сочинял музыку с все бо́льшим рвением. В течение нескольких недель перед кончиной Чайковский упорно делал вид, что находится в отличной форме, пресекая любые разговоры об «омерзительном безносом чудовище» — смерти. «Я чувствую, что проживу долгую жизнь», — хвастал он[371].

Этого не произошло. В 1892 году Россию охватила азиатская холера. Первые случаи зарегистрировали недалеко от Астрахани, на Каспийском море. Полевые госпитали, открытые вдоль торговых путей, не помогли сдержать эпидемию: деревенские жители, включая крестьян и староверов, воспринимали городских — министров, кассиров, переписчиков, докторов и адвокатов — с большим недоверием. Начались антиправительственные мятежи. Люди рассказывали друг другу невероятные истории о том, как кто-то где-то умер, выкапывая картошку из зараженной почвы или засунув в рот грязные монеты. Согласно отчету британского эпидемиолога, «25 июля два крестьянина из Ростова-на-Дону, где холера бушевала уже около месяца, пришли к крестьянину по имени С. в деревне Егоровка, чтобы отдать ему долг. С. долго держал монеты во рту… На следующий день он скончался от холеры»[372]. Болезнь распространялась по стране, пока не достигла не справлявшейся с нагрузкой системы канализации и водоснабжения Санкт-Петербурга.

Дома зараженных дезинфицировали известью и хлоркой, но убить заразу не удавалось. Она продержалась более года, забрав жизни бездельников и неквалифицированных рабочих, рядовых чиновников и, наконец, величайшего русского композитора XIX века. Возбудителей холеры нашли даже в трубах, ведущих в Зимний дворец, резиденцию царя, вызвав переполох среди представителей высшего общества, считавших себя застрахованными от болезни благодаря употреблению очищенной воды и регулярным приемам камфорного масла и капель Гофмана на основе спирта и эфира. Чайковский не страшился болезни, хотя холера унесла жизнь матери, когда ему было всего четырнадцать, разрушив детство мальчика. Композитор заразился, выпив неочищенной воды (предположительно) в одном из ресторанов, где любил бывать со своей семьей и друзьями. Сначала он потерял аппетит, затем пришел черед головных болей, тошноты, диареи и судорог. Его сердце остановилось. Врача, лечившего Чайковского горячими ваннами и мускусом, поносили за легкомысленность.

Концерты в память о композиторе в феврале 1894 года включали малоизвестную постановку второго акта «Лебединого озера», после которой администратор Императорских театров пригласил брата Чайковского пересмотреть весь сценарий балета. Петипа исполнилось 75 лет, когда он предложил поставить спектакль в Санкт-Петербурге. Хореограф уже несколько лет мучился от серьезной болезни, пузырчатки. Зуд, не проходивший годами, невероятно досаждал ему вплоть до 1905 года, когда на улицах Санкт-Петербурга вспыхнули протесты, и он не смог добраться до аптеки. Нельзя сказать, что в «Лебединое озеро» балетмейстер вложил столько же энергии и воображения, сколько в «Спящую красавицу» в 1890 году. Бо́льшую часть «Щелкунчика», последнего балета Чайковского, показанного в Санкт-Петербурге в 1892 году, Петипа доверил своему верному заместителю Иванову. Композитор умер вскоре после премьеры, как и Александр III, души не чаявший в Чайковском и предложивший ему щедрую пенсию от государства. Тот ушел как национальный герой, а музыка удержала Петипа на сцене, когда хореограф задумался о выходе на пенсию, меньше беспокоясь о том,