Поль Фор - Александр Македонский Страница 51

Все античные историки сообщают, что начиная с января 324 года Александр все больше предавался пьянству. Опьянение нравственное, хмель, навеянный успехами, наступил еще раньше. Можно допустить, вместе с античными свидетельствами, что победа при Гавгамелах (1 октября 331 г.) в значительной мере изменила отношения, существовавшие между войском и молодым царем: став повелителем Азии, а вскоре — и дворца Дария, Александр перенял, хотя бы для того, чтобы править, нравы и пышность своей новой империи. В декабре 331 года, после 34 дней «расслабляющих игрищ» в Вавилоне, а проще говоря, оргий с непременным раздеванием хозяек дома (Курций Руф, V, 1, 38), среди греко-македонских военачальников началось разложение. Военная дисциплина ослабла. Ощутив опасность, царь вывел свои войска в открытое поле в направлении Суз, заставил их стать временным лагерем, упражняться, делать перестроения. Однако штаб царя, возглавляемый им самим, радостно справлял свои победы в трех дворцах, куда за золото можно было доставить все, что душе угодно. Именно после одной такой достопамятной попойки, где персидское вино (не из Шираза ли?) усугубило действие, которое уже произвели вина из Египта, Македонии и с островов, как факел, вспыхнул дворец в Персеполе.

После того как Дария не стало, Александр все более напоминал азиатского властителя, бредящего мировым господством. Перемена стала очевидной начиная с августа 330 года. Если на поле битвы и в штурмовых колоннах царь продолжал носить македонское платье, то в условиях лагеря, в городе, на парадной колеснице его стало не узнать. Он измыслил себе облачение, которое, как полагал он сам, способно было привлечь к нему сердца восточных подданных, однако вызывало смех и негодование греков и македонян: вокруг красной шляпы с широкими полями, καυσία, он обвязывал синий с белыми полосами тюрбан, который называется по-персидски «кидарис», а по-гречески — διάδημα. Он наряжается в пурпурный хитон, который спереди украшала белая лента: «Великолепие украшенного золотом плаща еще увеличивали изображенные как бы сталкивающимися клювами золотые ястребы, а на подпоясанном по-женски золотом кушаке висел акинак, ножны которого были сделаны из цельного самоцвета» (Курций Руф, III, 3, 17; ср. Диодор, XVII, 77, 5). Плутарх («Александр», 45, 3–4) добавляет: «Вначале он носил этот костюм, встречаясь с варварами и товарищами у себя дома, затем выезжал в таком виде и занимался делами и перед многими людьми. Зрелище это было прискорбно для македонян, которые, однако, восхищались его доблестью (άρετή)».

Все это было рассчитано на внешний эффект: пышность, роскошь, показной шик. Однако, сбросив маску умеренности и зависимости, Александр дал выйти наружу необычайной жажде господства, гордыне или самовлюбленности, о которых заставили было позабыть воспитание и жизненные испытания. Курций Руф отмечает: «Полагая отчие нравы и здравый в своей умеренности образ жизни македонских царей, а также гражданское облачение как бы недостойными своего величия, он устремился к вершине, на которую поднялись персидские цари, сравнявшиеся по могуществу с богами. Александр желал увидеть победителей стольких народов простертыми на земле и боготворящими его, он задумал постепенно оплести их сетью исполнения рабских услуг и сравнять по положению с пленниками» (VI, 6, 1–3). Отсюда и возникло то, что принято называть «делом проскинесы», или «простирания ниц».

Вначале, чтобы установить между македонянами и азиатами равенство, Александр попытался, не афишируя, распространить на своих знатных посетителей некоторого рода всеобщее приветствие, напоминавшее благоговейное обращение к богам: надо было всего лишь слегка наклониться вперед, поднеся правую руку ко рту, а когда бы это вошло в привычку, можно было подумать о том, чтобы наклоняться ниже, уже на восточный манер. Но греки и македоняне имели на этот счет иное мнение. «Простирание», то есть касание земли рукой или лбом, — было для них жестом почитания, которым они удостаивали исключительно богов и их идолов. Люди с Запада считали себя свободными, солдаты приветствовали друг друга на военный манер. По совету двух придворных, литератора с Сицилии Клеона и философа Алаксарха, в конце 328 года главнейшие товарищи царя и варвары-аристократы были созваны на торжественный пир. В отсутствие Александра следовало попытаться убедить всех оказывать царю-победителю те же почести, что Гераклу или Дионису. Племянник Аристотеля Каллисфен, быть может, раззадоренный письмом учителя «Об управлении государством», доказал, что ничто не может удостоить смертного таких почестей, какие уготованы олимпийцам. В ходе другого пира, устроенного в начале 327 года, сотрапезников пригласили «простираться» перед алтарем очага, после чего выпить священного вина и поцеловать царя. И вновь Каллисфен отказался от такого компромиссного решения, между тем как один из товарищей царя Леоннат отпускал насмешки над позой приглашенных персов: подбородок в землю, задница кверху. Той же зимой назначенный сатрапом Согдианы Клит врезал правду-матку пьяному царю — и поплатился за это жизнью. Затеяли заговор пажи из царской гвардии: их предали пыткам и побили камнями. Был взят под стражу и брошен в темницу Каллисфен, и Александр мог написать Антипатру, регенту Македонии, что после казни молодых людей правильно наказать и Каллисфена, их негодного советника, «как и тех, кто его прислал и кто в своих городах привечает злоумышляющих против меня» (Плутарх «Александр», 55, 7). Три пира, на которых вино и кровь лились рекой.

Если чрезвычайно густое персидское вино пить неразбавленным, оно опьяняет куда быстрее, чем разбавленное вино с греческого архипелага. Создавая ощущение вечной юности, оно лишает людей разума, особенно если туда примешаны дурманящие ароматы, привезенные из Индии, Белуджистана и Аравии: кора коричного лавра, бензой, мирра, имбирь… «Хотя в общении Александр был любезнее, чем любой другой царь, и у него не было недостатка в очаровании, он делался тогда (на пирах) невыносимым по причине своего бахвальства и чрезмерного солдафонства. Сам увлекаясь собственной похвальбой, он становился легкой добычей всех льстецов, что немало раздражало более приличных людей» (Плутарх «Александр», 23, 7). В ходе такой затянувшейся попойки нашел свою смерть Клит — за то, что продекламировал отрывок из «Андромахи» Еврипида, завершавшийся словами: «Градские власти важничают, полагая себя выше народа, а сами ничего не стоят» (699–700).

Год спустя в долине Свата Александру рассказали, что индийский Геракл, бог войны Индра, не смог овладеть «авараной», или укрепленной горой Пир Сар, между тем как македонский завоеватель в мгновение ока заставил ее сдаться. После овладения Паталой он вышел в океан, который окружал весь мир, чего никогда не доводилось совершить греческим богам. Он пересек 700 километров пустынь, в которых азиатские владыки погубили свои армии. А последние его враги в Европе прекратили сопротивление.