Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 Страница 51

С Розовским мы видимся то в Нью-Йорке, во время его гастролей, то здесь, в Лос-Анджелесе — только не в Москве. Там… Там я по-прежнему не бываю — с той самой поры, когда на излете перестройки, сразу после путча, я провел дней 10 в советской еще столице.

…А помнишь?

Шел 91-й год. Как и сейчас, мы с Розовским ужинали в ресторане, только тогда это был ресторан Центрального Дома литераторов в Москве. В перерыве между блюдами, приносимыми неторопливой официанткой, я расспрашивал Марка о его театре и о театре вообще, о том, как складывается жизнь в Москве и в российской провинции. Вскоре содержание нашей беседы увидело свет в «Панораме», а некоторое время спустя — в первом сборнике антологии, названной соответственно «В панораме века».

И вот, спустя ровно 7 лет — день в день, я напомнил ему, как горячо ратовал он тогда за абсолютную самостоятельность театров, в том числе экономическую, за отсутствие государственной опеки над ними, — чтобы появилась, наконец, у актерских коллективов возможность ни у кого ничего не просить и, следовательно, ни от кого не зависеть…

Да, прошло семь лет… Самое время поинтересоваться, а что бы он сказал сейчас?

— Главное достижение перестройки — отсутствие цензуры. Это достижение, слава Богу, пока сохраняется. Пока…

Марк сидел напротив меня, рядом с Таней, их руки лежали на столе, ладонями вниз — одна поверх другой.

— Ты слово «пока» употребил дважды. Это намеренно? — осторожно полюбопытствовал я.

— Да. Я намеренно говорю «пока», потому что, если задуматься всерьез над тем, что же происходит, то, конечно, сегодня, когда коммунистический реванш уже принципиально можно считать совершившимся, опасность возвращения к государственному контролю возросла гигантским образом. Думаю, просто у них до театра руки пока не доходят. Вот, скажем, телевидение уже испытывает это давление.

…За каждым телеканалом, за каждой программой в России кто-то стоит — банковская или промышленная группа, а то и само правительство — это общеизвестно, это мы и здесь знаем: так называемые спонсоры, а по существу — владельцы. Но Марк, кажется, имел в виду другое.

— Я думаю, что для коммунистов «взять почту и телеграф» — всегда было самым важным в их притязаниях на власть. Тем не менее, они озабочены: средства массовой информации не все в их руках, и для того, чтобы осуществить политику коммунистического реванша в идеологической сфере, каждый большевистски настроенный «зюгановец» мечтает о том, чтобы цензура возвратилась. Просто театр стоит в этом ряду за другими средствами информации и учреждениями культуры — за телевидением, газетами, может быть, за кинематографом… Театр — после них. Поэтому опасность существует колоссальная.

Я ее не то что на себе ощущаю — в конце концов, пока ничего не произошло… Но возвращение к распределительной системе идет в соответствии со своими законами. Поэтому сейчас мы не являемся абсолютно независимыми: мы оказались в полной зависимости от тех денег, которые нам выделяются.

Театр у Никитских ворот — государственный театр. И вести дело по-иному в России ныне абсолютно невозможно. В те времена, когда самым главным было освободиться от идеологии социалистического реализма, тогда, действительно, стоял вопрос о том, чтобы обойтись без государственной помощи. Ибо государственная помощь чревата тем, что нас рассматривали как товар — и нами можно было манипулировать в соответствии с этими идеологемами. Вот за это в советском государстве художникам платили, и они, к сожалению, вынуждены были продаваться или приспосабливаться. Сегодня ситуация достаточно противоречивая: деньги нам дают, но ничего не требуют взамен. И опять, повторяю, — пока…

— Тебя это настораживает?

— Естественно: это делает нас, людей, которые знали ту систему кардинально, как бы более бдительными. Мы все сейчас напряжены. И если всё будет идти в экономике, как, похоже, сейчас замышляется, и до нас дойдет очередь — тогда будет очень серьезная схватка. Участвовать в ней будут те силы, которые почувствовали свою внутреннюю свободу и не хотят расставаться с ней.

— В 1991-м году, в том нашем разговоре, я понимал тебя так: не нужно никаких денег ни от кого: как театр сработает — так и будет. Выходит, ты изменил свою точку зрения?

Я действительно не мог понять — что же плохого в том, что театр получает средства, не обусловленные никакими требованиями: такая, или примерно такая схема в области культуры — государственные гранты — многие годы действует в западных странах. И у нас, в Штатах, в частности…

— В принципе — нисколько не изменил. Но это можно делать, если бы существовала другая налоговая система. Вся беда нашего общества заключается в этой самой половинчатости реформ. Театральная же реформа так ведь и не произошла — все театры в России, как были государственными, так и остались!

— Говорят, много новых театров открылось?..

И не только говорят: достаточно взглянуть на анонсы, публикуемые в московских газетах: голова закружится от роскоши подобного «меню» — у нас-то здесь репертуарного театра просто нет…

— Да, много открылось — но ведь открылись они, добившись именно государственного статуса. Есть антрепризный театр, есть несколько так называемых частных театров — но не они определяют сегодня картину театральной жизни в России. Даже самые блистательные антрепризы, в общем-то, носили или чисто коммерческий характер или, с моей точки зрения, были достаточно беспомощны. Поэтому русский театр и сегодня остается репертуарным, тем и отличаясь от западной формулы. И в условиях социума, конечно же, было бы чистым авантюризмом освобождаться от государственной опеки.

Словом, сегодня я не то чтобы поменял свою позицию — просто вокруг меня ничего не поменялось. Если бы всё менялось вокруг, то такого рода формула, может быть, была бы… ну справедливой, что ли. То, что мы зарабатывали, когда цены были другие и был рынок другой, казалось достаточным. Но в конце концов ничего не поменялось, и налоговая система осталась чудовищной: она не поощряет никаких вложений в культуру, она противоестественна, она антирыночна, и в этой ситуации и на этом этапе надо делать всё, чтобы, как зеницу ока охранять старую систему финансовой поддержки государственного театра. Добавлю — при отсутствии цензуры.

— В этой формуле всё же нечто поменялось, — не согласился я. — Поменялась такая её составная часть, как зритель: я имею в виду его материальные возможности. Жить зрителю стало намного трудней, чем раньше.

— Ну, я так уверенно не сказал бы, как ты сейчас это произнес, — Розовский задумчиво складывал и потом, развернув, разглаживал на столе бумажную салфетку.