Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел Страница 52

— А ты останавливался, чтобы ее рассмотреть? — спросил я его.

— Нет. Я проехал мимо, но половинку апельсина отлично разглядел.

Тогда я заглянул в список условных сигналов нашего нелегала и не на шутку встревожился — апельсин означал, что агент в опасности.

Возможно, нелегал находился на грани ареста, последствия которого были бы для нас самыми катастрофическими. Поэтому, невзирая на занятость, я решил сам взглянуть на этот злополучный апельсин. Остановив машину на приличном расстоянии от условленного места, я вылез из машины и дальше пошел пешком. Подойдя к тому участку газона, где, по словам Черного, лежала половинка апельсина, я разглядел объеденное с одной стороны яблоко, что означало: «Завтра уезжаю из страны». И только тогда я облегченно вздохнул с агентом все в порядке, и срочных мер по его спасению предпринимать не требуется.

Вернувшись в посольство, я тут же обратился к Черному:

— Слушай, Черный, там на газоне лежит половинка не апельсина, а яблока. Зачем ты сказал мне неправду?

— Не хотел я никого обманывать. Просто мне показалось, что это был апельсин, — ответил он.

— Тебе следовало остановить машину и внимательно посмотреть, что там лежит на траве.

Парень недоуменно пожал плечами, словно речь шла о каком-то пустяке, чем себя и выдал — либо он вовсе там не был, либо, опасаясь, что за тем местом уже следят, на скорости проскочил мимо газона.

Этот случай с Черным свидетельствовал о том, что подобная система установки сигналов не вполне надежна. Вскоре после этого я отправился в центральную часть Копенгагена, чтобы взглянуть на водосточную трубу одного жилого здания, на которой наш нелегал должен был, забрав из тайника деньги и письма, оставить на трубе метку — цифру 5. В положенное время я, проезжая мимо того места, на трубе пятерки не увидел. Десять минут спустя я, желая убедиться, что не ошибся ни с номером дома, ни с трубой, вновь проехал по той же улице. Нет, и дом, и водосточная труба были те самые, я ничего не перепутал, однако никакой метки на ней так и не увидел. Было половина десятого вечера, но я, зная, насколько наш начальник Зайцев дотошен в таких делах, сразу же направился к нему, чтобы доложить о сложившейся ситуации. Поскольку нелегала только недавно забросили, и мы еще не знали, насколько в нем развито чувство ответственности, в мою задачу входило всего лишь проверить, оставил он метку на трубе или нет. С офицером разведки, склонившим его к сотрудничеству с нами, переговорить не удалось — он уже ушел домой.

Выслушав меня, Зайцев тут же сказал:

— Хорошо, сейчас же едем на твоей машине проверять тайник и трубу.

Итак, промозглой зимней ночью мы с Зайцевым сели в машину и покатили по Копенгагену.

Тайник помещался в идеальном для этого месте — под корнями дерева в лесопарке на северо-восточной окраине города. Въехав в парк и не доехав до заветного дерева несколько ярдов, мы остановились под высокими елями.

— Теперь иди проверь, там ли еще сверток, — сказал мне Зайцев.

Я вылез из машины и затаив дыхание направился к тайнику. Мысли, одна тревожнее другой, лезли мне в голову. Казалось, стоит лишь протянуть руку, как тут же вспыхнут яркие фонари, зажужжат кинокамеры и нас с Зайцевым запечатлят на пленку. Дрожащими от волнения пальцами я попытался нащупать в тайнике оставленный для агента сверток, но ничего не обнаружил — тайник был пуст. Мы еще не знали, радоваться нам или тревожиться, потому как деньги и письма вполне мог забрать кто-то другой. Нам ничего не оставалось, как опять ехать к заветному дому, возле которого я уже дважды побывал до этого, и посмотреть, не появился ли, наконец, на трубе условный знак. И что же? На сей раз мы увидели на трубе аккуратно выведенную на трубе пятерку.

— Вы можете мне поверить, что я дважды здесь проезжал, а ее здесь не было? — взволнованно воскликнул я, не сводя глаз с Зайцева.

— Конечно, — ответил мой начальник. — Очевидно, парень слегка припозднился. Только и всего.

Тем не менее Зайцев отправил в Центр длинную телеграмму, в которой посетовал на непунктуальность нелегала. Как оказалось, это был весьма опрометчивый шаг с его стороны, поскольку московское начальство восприняло его замечание как критику в свой адрес.

Однажды вечером — а это произошло в 1967 году — я неожиданно заболел — почувствовал острую боль в желудке. Елена в тот момент была еще на работе. Поскольку боль становилась все сильнее, я позвонил врачу «неотложной помощи», и тот вскоре приехал. Врач оказался молодым и весьма самоуверенным малым.

— Ничего серьезного, — заявил он, — у вас обычный катар желудка. Примете вот это, и все пройдет. — И он вручил мне таблетку, которую я тут же и проглотил.

«Интересно, что это такое — катар желудка? Никогда о таком не слышал», — подумал я.

После приема таблетки состояние мое не только не улучшилось, а, наоборот, ухудшилось — пальцы на руках и ногах стали неметь, а боли настолько усилились, что я боялся потерять сознание. В отчаянии я позвонил в посольство и попросил Сашу, нашего оперативного водителя, отвезти меня в ближайшую больницу. (Отправившись в одиночестве в больницу и согласившись на операцию, я нарушил одну из главных заповедей КГБ: разведчику, работающему за рубежом, ни в коем случае не разрешалось оперироваться под наркозом, если рядом не находился кто-то из его коллег. Существовала опасность, что человек в бессознательном состоянии может выдать секретные данные).

Через полтора часа ожидания в очереди на мое жуткое состояние наконец-то обратили внимание. И тут медперсонал больницы разом засуетился, а через полчаса после проведения всех необходимых анализов я уже лежал на операционном столе. Последнее, что я запомнил, — это как мне на лицо наложили маску.

Уже на следующее утро я почувствовал себя гораздо лучше, хотя и был еще очень слаб. Пришел хирург и сказал мне: «У вас был острый приступ аппендицита. Вы вовремя к нам попали». Я мысленно проклял самодовольного молодого врача «неотложки» с его диагнозом «катар желудка» и поклялся, что ни за что не оплачу его счет. После того как я вышел из больницы, он позвонил мне и спросил, почему его вызов до сих пор не оплачен, на что я ответил целой тирадой: «А с чего это вы взяли, что я вам что-то должен? Вы меня чуть было на тот свет не отправили». Доктор начал было протестовать, но я по совету одного знакомого датчанина пригрозил ему обратиться с жалобой в Ассоциацию практикующих врачей. Угроза моя произвела магический эффект — больше этот эскулап мне не звонил.

Но, как известно, беда не приходит одна. Когда я после операции находился дома на постельном режиме, мне неожиданно позвонил Тарнавский и взволнованным голосом сказал: