Земля обетованная - Барак Обама Страница 52

Конечно, такова природа президентских кампаний, что контроль иногда ослабевает. Для Мишель это произошло прямо перед праймериз в Висконсине, когда во время речи, в которой она рассказывала о том, что была потрясена тем, как много людей были воодушевлены нашей кампанией, она сказала: "Впервые за всю мою взрослую жизнь я действительно горжусь своей страной… потому что я думаю, что люди жаждут перемен".

Это был хрестоматийный ляп — несколько вырванных из контекста слов, которые затем могли быть нарезаны, вырезаны и использованы консервативными СМИ — искаженная версия того, что она уже много раз говорила в своих выступлениях о том, что гордится направлением, в котором движется наша страна, многообещающим всплеском политического участия. Моя команда и я в значительной степени заслуживали вины; мы отправили Мишель в дорогу без спичрайтеров, подготовительных сессий и брифингов, которые у меня всегда были, инфраструктуры, которая позволяла мне быть организованным и начеку. Это было все равно, что послать гражданское лицо на боевые стрельбы без бронежилета.

Неважно. Репортеры набросились на него, рассуждая о том, насколько комментарии Мишель могут повредить кампании и как много они раскрывают об истинных чувствах Обамы. Я понимал, что это часть более широкой и уродливой повестки дня, медленно накапливающийся, намеренно негативный портрет нас, построенный на стереотипах, подогреваемый страхом и призванный подпитывать общую нервозность от мысли о том, что чернокожий человек принимает самые важные решения в стране вместе со своей черной семьей в Белом доме. Но меня меньше волновало то, что все это означало для кампании, чем то, как больно мне было видеть, насколько это ранило Мишель; как это заставило мою сильную, умную и красивую жену сомневаться в себе. После промаха в Висконсине она напомнила мне, что у нее никогда не было желания быть в центре внимания, и сказала, что если ее присутствие на предвыборной тропе больше вредит, чем помогает, то она скорее останется дома. Я заверил ее, что кампания обеспечит ей лучшую поддержку, настаивая на том, что она гораздо более убедительная фигура для избирателей, чем я когда-либо буду. Но ничто из того, что я сказал, не помогло ей почувствовать себя лучше.

Во время всех этих эмоциональных взлетов и падений наша кампания продолжала расти. К тому времени, когда мы вступили в Супервторник, масштабы нашей организации выросли, скромный стартап превратился в более надежную и лучше финансируемую операцию. Гостиничные номера, в которых мы останавливались, были немного просторнее, наши путешествия — более плавными. Начав летать коммерческими рейсами, мы впоследствии пережили немало злоключений на дешевых чартерных рейсах. Один пилот не раз и не два высаживал нас не в том городе. Другой пытался запустить аккумулятор самолета с помощью удлинителя, подключенного к стандартной розетке в зале ожидания аэропорта. (Я был благодарен, когда эксперимент провалился, хотя это означало, что мы потом два часа ждали, пока нам привезут аккумулятор из соседнего города на бортовом грузовике). С большим бюджетом мы смогли арендовать собственный самолет со стюардессой, питанием и откидными креслами.

Но новый рост принес с собой правила, протоколы, процессы и иерархию. Наш штат вырос до более чем тысячи человек по всей стране, и, хотя члены руководящей команды делали все возможное, чтобы сохранить неформальную, нескладную культуру кампании, прошли те времена, когда я мог утверждать, что знаю большинство людей, которые работали на меня. В отсутствие такого знакомства все меньше и меньше людей, которых я встречал в течение дня, обращались ко мне "Барак". Теперь я был "сэр" или "сенатор". Когда я входил в комнату, сотрудники часто вставали со своих мест, чтобы перейти в другое место, полагая, что я не хочу, чтобы меня беспокоили. Если я настаивал, чтобы они оставались, они застенчиво улыбались и говорили только тихим шепотом.

Это заставляло меня чувствовать себя старым и все более одиноким.

Как ни странно, толпы на наших митингах тоже. Они разрастались до пятнадцати, двадцати или даже тридцати тысяч человек на остановке, люди, одетые в красно-бело-синий логотип кампании Обамы на футболках, шляпах и комбинезонах, часами ждали, чтобы попасть на любую арену, которую мы находили. Наша команда разработала что-то вроде предматчевого ритуала. Реджи, Марвин, Гиббс и я выпрыгивали из машины у служебного входа или погрузочной площадки, а затем следовали за нашей передовой группой по коридорам и черным ходам. Обычно я встречался с местными организаторами; фотографировался с сотней или около того ключевых волонтеров и сторонников, полных объятий, поцелуев и небольших просьб; подписывал книги, журналы, бейсбольные мячи, объявления о рождении, военкоматы и почти все остальное. Затем было интервью с репортером или двумя репортерами; быстрый обед в комнате, где хранились запасы чая со льдом в бутылках, смеси, протеиновые батончики и любые другие предметы, о которых я когда-либо упоминал, как бы случайно, в количестве, достаточном для бомбоубежища выживальщика; затем перерыв в туалете, где Марвин или Реджи давали мне гель, чтобы намазать лоб и нос, чтобы моя кожа не блестела на телевидении, хотя один из наших видеографов настаивал, что это канцероген.

Я слышал, как гул толпы становился все громче, когда я проходил под трибунами или трибунами к сцене. Звукооператор давал команду на объявление ("Голос Бога", как я узнал, так это называлось), я тихо слушал за кулисами, пока местный житель представлял меня, а затем звучали слова "следующий президент Соединенных Штатов", оглушительный рев, звуки песни U2 "City of Blinding Lights" и, после быстрого удара кулаком или "Go get 'em, boss", я проходил через занавес и поднимался на сцену.

Я делал это два или три раза в день, путешествуя из города в город, из штата в штат. И хотя новизна быстро улетучилась, энергия этих митингов не переставала наполнять меня удивлением. "Как на рок-концерте" — так описывали это репортеры, и, по крайней мере, с точки зрения шума это было точно. Но это было не то, что я чувствовал, находясь на сцене. Я не столько предлагал толпе сольное выступление, сколько пытался быть отражателем, напоминая американцам — через истории, которые они мне рассказывали, — обо всем, чем они действительно дорожат, и о грозной силе, которой они обладают, объединившись вместе.

Когда моя речь закончилась и я сошел со сцены, чтобы пожать руки вдоль линии канатов, я часто встречал