Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века Страница 52

Перед отъездом зашёл в Госиздат пьяный. Под диктовку сотрудника написал заявление, чтобы гонорар за собрание стихотворений никому кроме как лично самому поэту не выдавали. Должно быть, снова успел раздать кучу доверенностей на его получение самым случайным людям. Такое с ним бывало.

В Ленинграде остановился в гостинице «Англетер». И предстояло ему проститься ещё с одним другом, нет, скорее, одним из поэтических наставников – Николаем Алексеевичем Клюевым. Вместе с Владимиром Эрлихом, поэтом, которого ещё в начале декабря попросил подыскать ему в Ленинграде жильё, Есенин и посетил «олонецкого крестьянина». Величая учителем, читал Николаю Алексеевичу самое последнее из написанного – лучшее. В том числе и «Чёрного человека». Попросил высказать мнение. Не иначе как рассчитывал услышать слова одобрения и даже, может быть, восхищения.

Однако, умный Клюев, конечно же, разглядев, как мало общего между его собственными стихами и поэзией «ученика», поначалу отнекивался и юлил. А потом-таки похвалил, но как-то с хитрецой, с оговорками, ядовито: «Я думаю, Серёженька, что если бы эти стихи собрать в одну книжечку, она стала бы настольным чтением для всех девушек и нежных юношей, живущих в России».

Возможно, в отзыве Николая Алексеевича правды заключалось даже больше, чем иронии. Но для Есенина, помышлявшего, чтобы его стихи дошли до каждого россиянина, оказаться поэтом только молодых – было мало. Похоже, что вместо ожидаемой поддержки получил он ещё одну, хотя и подслащённую пилюлю.

28-го декабря 1925 года, вскрыв номер в «Англитере», где Есенин проживал, поэта нашли висящим возле окна. Нет, не в петле – верёвка была просто обмотана вокруг шеи, что отнюдь не помешало её удушающему действию.

За день до своей гибели Сергей Александрович, надрезав себе на запястье левой руки вену, кровью (в гостинице не нашлось чернил) написал прощальное стихотворение и при встрече сунул его Эрлиху в карман. Когда тот протянул было руку, чтобы достать его, Сергей Александрович удержал друга и попросил прочитать это не раньше завтрашнего дня. Вот они – кровью поэта написанные строки:

До свиданья, друг мой, до свиданья.Милый мой, ты у меня в груди.Предназначенное расставаньеОбещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,Не грусти и не печаль бровей, —В этой жизни умирать не ново,Но и жить, конечно, не новей.

После гражданской панихиды, состоявшейся в Ленинградском Союзе писателей, гроб с телом Есенина был отправлен в Москву и там установлен для прощания в Доме печати. Горечь, боль, недоумение. Не только близкие и друзья, но и всё опечаленное Отечество, вся эта страшная, трудная и всё-таки героическая эпоха расставались с одним из самых страстных, искренних и нежных своих певцов.

А потом двинулись на Ваганьковское кладбище, но прежде того обнесли есенинский гроб вокруг памятника Пушкину, утверждая тем самым единство и преемственность поэтических поколений. Вот и случилось, что Сергей Александрович «сподобился такой судьбе», как он некогда написал в своих стихах, размышляя о пушкинском величие. Добавим от себя – такой мучительной и великой судьбе, как и у большинства русских поэтических гениев…

Свой рассказ о Есенине мне бы хотелось закончить одним из лучших его стихотворений, для понимания которого важно знать, что фамилию свою поэт производил от старо-славянского слова «есень», означающего – осень. Таким образом, он, как бы отождествлял себя с этим прекраснейшим в России временем года, любимой порою своих замечательных предшественников – Пушкина и Тютчева.

Отговорила роща золотаяБерёзовым, весёлым языком,И журавли, печально пролетая,Уж не жалеют больше ни о ком.

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник —Пройдёт, зайдёт и вновь покинет дом.О всех ушедших грезит конопляникС широким месяцем над голубым прудом.

Стою один среди равнины голой,А журавлей относит ветром в даль,Я полон дум о юности весёлой,Но ничего в прошедшем мне не жаль.

Не жаль мне лет, растраченных напрасно,Не жаль души сиреневую цветь.В саду горит костёр рябины красной,Но никого не может он согреть.

Не обгорят рябиновые кисти,От желтизны не пропадёт трава,Как дерево роняет тихо листья,Так я роняю грустные слова.

И если время, ветром разметая,Сгребёт их все в один ненужный ком…Скажите так… что роща золотаяОтговорила милым языком.

Именно так поэт рекомендовал нам говорить о его смерти: «Отговорила роща золотая…» Теперь же вокруг его гибели ведётся великое множество споров-пересудов. Одни доказывают, что Сергей Александрович был злодейски убит, другие, что сам на себя наложил руки. И у всех предостаточно доводов. Готовы и прах Есенина, уже давно покоящийся в могиле, потревожить.

А истина, как всегда, недоказуема. И смеётся над нами, и возвышается над любыми умствованиями: мол, спорьте, шумите, беснуйтесь, но знайте, что все ваши знания о прошлом, настоящем и будущем – только зыбкие неверные тени ваших желаний, стремлений и надежд…

«Революцией мобилизованный и призванный…» (Владимир Владимирович Маяковский)

Поэт в революции и революционер в поэзии, Маяковский и там, и там оказался предельно искренен. И в революцию он пришёл на её первой, жертвенной волне; и его поэтическое новаторство не было погоней за экстравагантностью, но происходило из душевной и творческой невозможности Владимира Владимировича писать о новом – по-старому. Поэтому и в революции, и в поэзии он останется навсегда.

Родился Маяковский 7 июля 1893 года в грузинском селе Багдади, расположенном неподалёку от Кутаиса. И был он потомственным дворянином. А ещё из казаков: запорожцев – по отцовской линии, кубанских – по материнской. И Владимиром назван, очевидно, в честь отца – Владимира Константиновича Маяковского, ибо появился на свет в день его рождения. Отец будущего поэта работал лесничим в урочище, село окружавшем. Место глухое, и учиться Володе было негде. Однако имелась старая потрёпанная азбука, некогда принадлежавшая его старшим сёстрам Люде и Оле; пользуясь ею, мальчик самостоятельно овладел чтением.

В 1900 году мама будущего поэта – Александра Алексеевна вывезла Володю в Кутаис, чтобы подготовить к поступлению в гимназию. Жили у знакомых. А в 1902-м туда переехала и вся семья, за исключением главы, неусыпно опекавшего своё обширное в 90 тысяч гектаров лесное хозяйство. Впрочем, Владимир Константинович, хотя бы в конце недели, а всё-таки постоянно наведывался в Кутаис. Так что и соскучиться не успевали.