Татьяна Таирова-Яковлева - Мазепа Страница 52

Подобное участие гетмана в тайнах российской внешней политики не было явлением новым. Еще в апреле 1700 года Федор Головин подробно информировал Мазепу о польских ведомостях, которые были получены от московского резидента в Польше Судейкина. Тем не менее встреча Мазепы с Михайловым (равно как и его переписка с Головиным) ярко свидетельствует, насколько, с одной стороны, велико было доверие Петра к гетману, а с другой — какую серьезную роль Иван Степанович играл в Российском государстве. Михайлов вручил Мазепе списки всех договоренностей, которые были заключены между Петром и Августом. Гетман принял их с благодарностью и просил разрешения оставить у себя, чтобы «прочесть спокойно самому наедине».

Мазепе сообщили, что Федор Алексеевич Головин предпринимал различные усилия, дабы склонить польских магнатов к войне со Швецией и добиться соответствующего решения сейма. В частности, планировалось пойти на подкуп. Но польский подканцлер Щука рекомендовал Головину дать от имени царя ряд обещаний, которые будут благосклонно приняты в Речи Посполитой. Эти обещания касались Правобережной Украины. Поляки хотели получить Трехтемиров, Стайки, Трипилье и ряд сел Стародубского полка, а также добиться разрешения заселять земли вокруг Чигирина. Михайлов подчеркнул, что полякам было заявлено о невозможности вернуть земли, которые «отданы по договорам во владение вечное Его Царского Величества Гетманом». Но все же он спрашивал, нельзя ли уступить эти области полякам, единственно, чтобы Речь Посполитая присоединилась к войне со Швецией. Михайлов, в частности, предлагал только сделать вид, что соглашаются отдать требуемые земли, а затем, «сыскав многое непостоянство Польское, от того им отказать».

Иван Степанович в осторожной и сдержанной манере высказался, что Трехтемиров, Стайки и Трипилье можно полякам отдать без особого ущерба. Но отдавать Чигирин, Канев и Черкассы (которые стояли пустыми) никак нельзя. Эти области, быстро заселившись, станут притягательными для всех недовольных, включая запорожцев, что затруднит управление пограничными областями Гетманщины. А Киев в этом случае останется единственным царским владением в Правобережье.

На второй встрече, которая состоялась на следующий день, Мазепа уже не был так сдержан. Он внимательно ознакомился с договорами Петра с Августом и счел их неразумными. По этим условиям Россия должна была предоставить Речи Посполитой деньги («казну») и войска. Обязанности же польской стороны в статьях вообще не были четко оговорены, что Мазепа не замедлил отметить. Кроме того, гетман весьма здраво полагал, что в отношениях с Августом можно было довольствоваться обещанием только денег или только войск. А уж в случае такой большой уступки (обещая и то и другое) — следовало настаивать на «великом знатном деле». Впрочем, Иван Степанович тут же заметил, что вообще никакого «доброго дела» он от поляков не ждет. Доказательств он привел этому множество, показав свою полную осведомленность в русско-польских внешнеполитических отношениях. В частности, он обвинял Речь Посполитую в том, что, получив большие территориальные уступки и денежное вознаграждение по условиям Вечного мира, поляки так и не утвердили его сеймом, не записали в его конституцию[401]. Много претензий Мазепа высказывал в адрес поляков и в связи с их покровительством униатам в Правобережной Украине. Например, в 1700 году поляки отдали униатам главный православный собор во Львове. Да и в недавних военных действиях гетман видел неискренность поляков, которые отступили от Риги, поставив тем самым русские войска под удар. Поэтому Иван Степанович советовал как максимально возможную уступку отдать полякам Трехтемиров, Стайки и Трипилье, но только если прежде сейм внесет в свою конституцию подтверждение Вечного мира.

Наконец, Мазепа, не стесняясь, продемонстрировал Михайлову его некомпетентность во внутренней польской ситуации. Он объяснил, что договор с поляками можно заключать, только если со стороны Речи Посполитой его подпишут главные сенаторы — архиепископ Гнезненский, коронный гетман и Любомирский. Во-первых, это были люди, обладавшие огромной властью в Речи Посполитой, а во-вторых, владельцы правобережных имений, о возвращении которых и шла речь. И наоборот, Мазепа считал «неприличным» договариваться с подканцлером литовским Щукой как с человеком, «опороченным» на сеймах, не имеющим шансов стать сенатором. Развеял гетман и иллюзии Михайлова относительно возможной помощи русским войскам в войне со Швецией со стороны литовского магната Огиньского. Хотя, по мнению Мазепы, литовцы были значительно более доброжелательны к русскому царю, чем собственно поляки, но отправиться в Лифляндию они все же не смогут.

Встреча завершилась взаимными любезностями. Михайлов уверил гетмана, что без его совета никакие решения об украинских территориях приниматься не будут. Головин, получив подробный отчет дьяка, остался весьма доволен. Он написал Мазепе благодарственные письма, в которых высоко оценил его советы[402].

После поражения под Нарвой Петр, как известно, принимает активные меры для восстановления боеспособности армии, вводит немецкое платье для дворян и проводит ряд других реформ. Весной 1701 года Мазепа получает приказ выступить с казаками в Лифляндию. Подготавливая этот поход, Петр в конце мая лично писал Августу, чтобы Мазепе был обеспечен свободный проход «со всяким приятным вспомогательством»[403]. В июле Петр, находясь в Печорах, торопил гетмана с выступлением в Речь Посполитую[404]. Свой поход против шведов готовил и Борис Петрович Шереметев, находившийся в Новгороде. Он тоже писал Мазепе, чтобы тот поспешно выступал к Пскову[405]. Иван Степанович с казаками успел прийти к реке Сож, когда получил новый царский указ, по которому он должен был вернуться и вместо себя направить пять полков во главе с наказным Павлом Апостолом.

Вызвано это было, с одной стороны, взрывоопасной обстановкой и серьезным недовольством в Левобережье русскими и гетманом, а с другой — активизировавшимися действиями хана. Он не только подговаривал запорожцев, но и посылал своих посланцев к самому Мазепе, уговаривая отстать от Петра и жить с ним в союзе, «как при Хмельницком»[406]. И хотя объективная ситуация требовала присутствия гетмана в Украине, Иван Степанович счел себя обиженным. Он писал Головину, что возвращается с «жалостию и стыдом», ибо отправился в поход «с сердечною охотою и немалым моим коштом», стремясь показать себя верным подданным «не на словах, не на бумаге, но самым делом»[407].