Дмитрий Володихин - Братья Стругацкие Страница 52

Всё.

Точка.

Остальное — детали.

Могла ли преобразоваться в подобное будущее советская реальность, окружавшая Стругацких в 1965 году?

Не исключено.

21

Кандид, сотрудник биостанции, в Лес попал случайно.

Полуживого, с повредившейся после крушения вертолета памятью, его выхаживают крестьяне одной из лесных деревень. Много таких богом забытых деревенек рассыпано по Лесу: еще живых, и рядом — затопленных или поросших грибами и покинутых жителями после того, как прошло через их улицы «одержание» или «разрыхление». Кандида селят в доме с молоденькой девушкой, почти девочкой Навой. Она привязывается к Кандиду и считает себя его невестой. Но Кандид — чужой. Он чужой всей деревне. Ему в деревне тесно. Он мог бы жить тут, да не хочет. Его пугает сонный образ жизни крестьян. Он ищет… понимания. Поэтому прежде путешествия к биостанции, — а туда вернуться очень трудно, почти невозможно, — он пытается разобраться в механизмах, управляющих странной жизнью Леса.

Кандиду надо уйти. Он хочет вернуться. Ему тяжело: жизнь вокруг устроена так, что логически мыслить и устанавливать картину сути происходящего невероятно трудно. Кандид хочет уйти из деревни с ясной головой — так, чтобы никто не заговорил его, не занудил голову — «до звона в ушах, до тошноты, до мути в мозгу и в костях». Он не может думать. Наверное, от бесконечных прививок, которыми занимаются в деревне.

А может быть, сказывается «…дремотный, даже не первобытный, а попросту растительный образ жизни, который он ведет с тех незапамятных времен, когда вертолет… рухнул в болота». Этот образ жизни — общий для всей деревни, да и, надо полагать, для множества других лесных поселков.

«Он открыл глаза и уставился в низкий, покрытый известковыми натеками потолок. По потолку шли рабочие муравьи. Они двигались двумя ровными колоннами, слева направо нагруженные, справа налево порожняком. Месяц назад было наоборот, справа налево с грибницей, слева направо порожняком. И через месяц будет наоборот, если им не укажут делать что-нибудь другое. Вдоль колонн редкой цепью стояли крупные черные сигнальщики, стояли неподвижно, медленно поводя длинными антеннами, и ждали приказов. Месяц назад я тоже просыпался и думал, что послезавтра ухожу, и никуда мы не ушли, и еще когда-то, задолго до этого, я просыпался и думал, что послезавтра мы наконец уходим, и мы, конечно, не ушли, но если мы не уйдем послезавтра, я уйду один. Конечно, так я уже тоже думал когда-то, но теперь-то уж я обязательно уйду. Хорошо бы уйти прямо сейчас, ни с кем не разговаривая, никого не упрашивая, но так можно сделать только с ясной головой, не сейчас…»

В деревне есть Старец и есть Староста.

Старец — это носитель старинной системы правил, которая когда-то работала, но давно уже потеряла всякий смысл, ее все нарушают. Впрочем, Старец по инерции еще раздает указания, как кому поступать, а как поступать не следует, и ждет наказаний откуда-то извне — за то, что правила будут нарушены. Старца не слушают, но всё еще кормят по старой памяти — как низшего представителя какой-то вроде бы существующей пока власти, связь с которой давно утрачена. Деревня уже не сеет в неудобных местах и не оставляет урожай на «Глиняной поляне», как ей предписывалось прежде. Вот Старец и ворчит: смысл правил, смысл старых «нельзя» — «вредно». Но крестьянам уже все равно, что там еще нельзя, а на что давний запрет отменен…

А Староста являет собой нечто вроде председателя колхоза. Простой администратор невысокого ранга.

Староста вместе со Старцем и собранием деревни — остатки разрушенной системы. Еще один ее отпечаток — «трансляция» каких-то странных новостей, значение которых никому не понятно; воспринимаются они редкими единицами, своего рода живыми радиоприемниками. Когда-то у «биорадио», наверное, имелся смысл. Возможно, «трансляция» прежде служила эффективным орудием пропаганды. Но ко временам падения Кандида она выродилась в пафосную белиберду:

«Мутное лиловатое облачко сгустилось вокруг голой головы Слухача, губы его затряслись, и он заговорил быстро и отчетливо, чужим, каким-то дикторским голосом, с чужими интонациями, чужим, не деревенским стилем и словно бы даже на чужом языке, так что понятными казались только отдельные фразы: „На дальних окраинах Южных земель в битву вступают все новые… Отодвигается все дальше и дальше на юг… Победного передвижения… Большое разрыхление почвы в Северных землях ненадолго прекращено из-за отдельных и редких… Новые приемы заболачивания дают новые обширные места для покоя и нового продвижения на… Во всех поселениях… Большие победы… Труд и усилия… Новые отряды подруг… Завтра и навсегда спокойствие и слияние…“»

Когда-то «верхи» наладили систему отношений между властью и народом, между Кремлем и колхозами, и она являлась основой реальности — и во времена Управления, и несколько раньше. А потом начала разваливаться. Новая власть сочла старую систему тупиковым путем, сплошным анахронизмом. По инерции кое-какие узлы прежней системы продолжают работать, но уже — на холостом ходу. Кандид бродит по джунглям, полянам, болотам, видит деревни и людей, преображаемых в нечто иное, нечеловеческое. Новая власть превратила Глиняную поляну (по-старому — заготовительную базу продуктов, место, где должны были располагаться элеваторы) в генетический комбинат, где из людей делают биороботов. Новая власть лишена представлений о добре и зле, ей нужны безмозглые трудовые единицы и вовсе не нужны люди. «Вот почему людей загнали, как зверей, в чаши, в болота, утопили в озерах: они были слишком слабы, они не поняли, а если и поняли. то ничего не могли сделать, чтобы помешать», — размышляет Кандид. Он и сам чуть не погиб вместе с Навой. Его случайно спас хирург Карл — бывший сослуживец, с каких-то пор оказавшийся в услужении у истинных хозяев Леса.

А когда Кандид, наконец, добирается до Города — управляющего центра то ли биовойны, то ли биопрогресса, — он сталкивается там с жестокими и могущественными «славными подругами», «жрицами партеногенеза». Только женщины входят в число господ Леса — однополую элиту, ведущую безжалостный эксперимент. Здесь у Кандида отбирают Наву и самого едва не обращают в раба.

Весь мир для хозяек Леса — один огромный полигон, где деревни с живыми людьми могут оказаться просто некоей исторической ошибкой, которую нужно исправлять срочным «одержанием» (зачисткой). Они уверены в своей правоте, их путь — прямая линия, пусть и проведенная через трупы.

Смена одной политической системы на другую, еще менее человечную и более тоталитарную, произошла под соусом ведения войны.