Земля обетованная - Обама Барак Страница 53

Джо нес свой собственный риск. Мы полагали, что его недисциплинированность перед микрофоном может привести к ненужным спорам. Его стиль был старой школы, ему нравилось быть в центре внимания, и он не всегда осознавал себя. Я чувствовал, что он может стать раздражительным, если ему покажется, что ему не отдают должное — качество, которое может проявиться при общении с гораздо более молодым начальником.

И все же я нашел контраст между нами убедительным. Мне нравилось, что Джо был бы более чем готов стать президентом, если бы со мной что-то случилось, и это могло бы успокоить тех, кто все еще беспокоился, что я слишком молод. Его опыт внешней политики был бы ценен в период, когда мы были втянуты в две войны; также как и его связи в Конгрессе и его потенциал для работы с избирателями, которые все еще опасались избрания афроамериканского президента. Но важнее всего было то, что подсказывало мне мое чутье — Джо был порядочным, честным и верным. Я верил, что он заботится о простых людях, и что когда дела идут тяжело, я могу ему доверять.

Я бы не разочаровался.

Как была организована ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ национальная конвенция в Денвере, для меня остается загадкой. Со мной советовались о порядке программы на четыре вечера, о темах, которые будут развиваться, о запланированных спикерах. Мне показали биографические видеоролики для одобрения и попросили список родственников и друзей, которым потребуется жилье. Плауфф уточнил, согласен ли я провести заключительный вечер съезда не на традиционной крытой арене, а на стадионе "Майл Хай", домашнем стадионе команды "Денвер Бронкос". Вместимость стадиона составляла около восьмидесяти тысяч человек, и он мог вместить десятки тысяч волонтеров со всей страны, которые были основой нашей кампании. У стадиона также не было крыши, что означало, что мы будем подвержены воздействию стихии.

"А если пойдет дождь?" спросил я.

"Мы собрали столетние прогнозы погоды для Денвера на 28 августа в восемь часов вечера", — сказал Плауфф. "Дождь был только один раз".

"А что, если в этом году будет второй раз? Есть ли у нас запасной план?"

"Как только мы закроем стадион, — сказал Плауффе, — пути назад уже не будет". Он одарил меня слегка маниакальной ухмылкой. "Помните, мы всегда добиваемся своего без сетки. Зачем останавливаться сейчас?"

Действительно, почему.

Мишель и девочки приехали в Денвер на пару дней раньше меня, пока я проводил предвыборную кампанию в нескольких штатах, поэтому к моему приезду празднование было в самом разгаре. Спутниковые грузовики и палатки для прессы окружали арену, как армия, ведущая осаду; уличные торговцы продавали футболки, шляпы, сумки и украшения с логотипом нашего восходящего солнца или моим кувшинообразным лицом. Туристы и папарацци щелкали политиков и случайных знаменитостей, прогуливающихся по арене.

В отличие от съезда 2000 года, когда я был ребенком, прижавшимся лицом к витрине конфетного магазина, или съезда 2004 года, когда мой основной доклад поставил меня в центр зрелища, теперь я оказался одновременно и в центре внимания, и на периферии, запертый в номере отеля или выглядывающий из окна машины Секретной службы, прибывшей в Денвер только в предпоследнюю ночь съезда. Мне сказали, что это был вопрос безопасности, а также продуманная постановка — если бы я оставался вне поля зрения, предвкушение только нарастало бы. Но это заставляло меня чувствовать себя беспокойно и странно отстраненно, как будто я был всего лишь дорогим реквизитом, который достали из коробки в особых условиях.

Некоторые моменты той недели запечатлелись в моей памяти. Я помню, как Малия и Саша и три внучки Джо катались на куче надувных матрасов в нашем гостиничном номере, все они хихикали, были увлечены своими тайными играми и совершенно равнодушны к происходящему внизу. Я помню, как Хиллари подошла к микрофону, представляя делегатов Нью-Йорка, и официально внесла предложение проголосовать за меня как за кандидата от демократов — мощный жест единства. И я помню, как сидел в гостиной очень милой семьи сторонников в Миссури, вел светскую беседу и ел закуски, прежде чем Мишель появилась на экране телевизора, сияющая в аквамариновом платье, чтобы произнести речь на открытии съезда.

Я намеренно избегал читать речь Мишель заранее, не желая вмешиваться в процесс или усиливать давление. Увидев ее в ходе предвыборной кампании, я не сомневался, что она будет хороша. Но слушая, как Мишель рассказывает свою историю в тот вечер, видя, как она говорит о своих маме и папе, о жертвах, которые они принесли, и о ценностях, которые они передали; слыша, как она прослеживает свой нелегкий путь и описывает свои надежды для наших дочерей; когда эта женщина, на плечи которой легло так много, ручается за то, что я всегда был верен своей семье и своим убеждениям; видя, как аудитория зала заседаний, ведущие телеканалов и люди, сидящие рядом со мной, замирают — я не мог не гордиться.

Вопреки тому, что говорили в то время некоторые комментаторы, моя жена не "обрела" свой голос в тот вечер. Национальная аудитория наконец-то получила возможность услышать этот голос без фильтрации.

Через сорок восемь часов после этого я обнаружил, что засел с Фавсом и Аксом в гостиничном номере, дорабатывая речь, с которой мне предстояло выступить следующим вечером. Писать ее было трудно. Мы чувствовали, что момент требовал больше прозы, чем поэзии, с жесткой критикой политики республиканцев и рассказом о конкретных шагах, которые я намеревался предпринять на посту президента — и все это не было слишком длинным, слишком сухим или слишком пристрастным. Это потребовало бесчисленных правок, и у меня было мало времени для практики. Когда я стоял за макетной трибуной и произносил свои реплики, атмосфера была скорее рабочей, чем вдохновляющей.

Только однажды до меня дошел весь смысл моего выдвижения. По стечению обстоятельств последняя ночь съезда выпала на сорок пятую годовщину Марша на Вашингтон и исторической речи доктора Кинга "У меня есть мечта". Мы решили не привлекать слишком много внимания к этому факту, решив, что это плохая идея — приглашать сравнения с одной из величайших речей в истории Америки. Но я отдал дань уважения чуду того молодого проповедника из Джорджии в заключительных строках своей речи, процитировав то, что он сказал людям, собравшимся на Национальном молле в тот день в 1963 году: "Мы не можем идти в одиночку. И когда мы идем, мы должны дать обещание, что мы всегда будем идти вперед. Мы не можем повернуть назад".

"Мы не можем идти в одиночку". Я не помнил этих конкретных строк из речи доктора Кинга. Но когда я читал их вслух во время тренировки, я подумал обо всех пожилых чернокожих волонтерах, которых я встречал в наших офисах по всей стране, о том, как они сжимали мои руки и говорили мне, что никогда не думали, что увидят день, когда у чернокожего человека будет реальный шанс стать президентом.

Я подумал о пожилых людях, которые писали мне, чтобы объяснить, как они проснулись рано утром и были первыми в очереди, чтобы проголосовать во время праймериз, несмотря на то, что они были больны или инвалиды.

Я думал о швейцарах, уборщиках, секретарях, клерках, посудомойках и водителях, которых я встречал каждый раз, когда проходил через отели, конференц-центры или офисные здания — как они махали мне рукой, поднимали большой палец вверх или робко принимали рукопожатие, чернокожие мужчины и женщины определенного возраста, которые, как и родители Мишель, спокойно делали все необходимое, чтобы прокормить свои семьи и отправить детей в школу, а теперь узнавали во мне некоторые плоды своего труда.

Я думал обо всех людях, которые сидели в тюрьме или присоединились к Маршу на Вашингтон сорок, пятьдесят лет назад, и задавался вопросом, что они будут чувствовать, когда я выйду на эту сцену в Денвере — насколько сильно они видели, как изменилась их страна, и насколько все еще далеко от того, на что они надеялись.