Арнольд Альшванг - Бетховен Страница 53

Это все Бетховен сказал мне при первом свидании. Меня пронизало чувство благоговения…

Он проводил меня домой и по дороге говорил мне много прекрасного об искусстве, притом говорил громко и останавливался посреди улицы, так что нужно было набраться мужества, чтобы, слушать. Он говорил с большой страстью…»

Беттина описывает дальше, как она привела его в дом Биркенштока, где за обедом собралось у Франца Брентано большое общество. «После обеда он без упрашивания сел за инструмент и играл долго и удивительно… В таком возбуждении его дух творит непонятное, и его пальцы осуществляют неосуществимое».

Затем Беттина излагает своему великому другу высказывания Бетховена об искусстве:

«Стихотворения Гёте имеют большую власть надо мной не только из-за их содержания, но и из-за ритма. Я настраиваюсь и чувствую себя пробужденным к творчеству под влиянием этого языка, который создается в высшем порядке (как будто это дело духов) и уже заключает в себе тайну гармонии. Тогда я из недр вдохновения извлекаю ускользающую мелодию, я преследую ее, я схватываю ее, нагоняю ее вновь и вновь и вижу, как она убегает и пропадает в кипящей массе различных возбуждений. Я с новой страстью схватываю ее опять и опять, я не могу расстаться с ней: в порыве восторга, в судороге экстаза я чувствую, что должен, обязан размножить ее в модуляциях, и в последний момент я одерживаю победу над первой музыкальной мыслью, и смотрите — вот симфония! Да, музыка действительно есть опосредствование духовной жизни в чувственной; я бы хотел поговорить об этом с Гёте, — поймет ли он меня? Мелодия — это чувственная жизнь поэзии. Разве духовное содержание стихотворения не становится в мелодии чувственным ощущением (zum sinnlichen Gefühl)? Разве не передается в пеоне Миньоны посредством мелодии все ее чувственное настроение? Разве это восприятие не побуждает нас к новым творениям? Тут дух стремится к безмерной всеобщности, в которой все зарождается во всем; он становится руслом чувств, которые возникают из простой музыкальной мысли и без этого заглохли бы, никому неведомые. Это и есть гармония; это выражается в моих симфониях; многогранные формы, слившись в единое целое, стремятся по одному руслу к цели. Именно тогда ощущается, что во всем духовном лежит нечто вечное, бесконечное и никогда не могущее быть охваченным целиком, и, хотя каждое мое произведение рождает во мне чувство удачи, я все же ощущаю вечный, ненасытный голод…

Поговорите с Гёте обо мне, скажите ему, чтобы он послушал мои симфонии, и он убедится в справедливости того, что музыка — это единственный путь к высшему миру познания, который, правда, охватывает человека, но который не может быть охвачен человеком… Лишь немногим удается понять музыку как чувственное воплощение духовного познания: подобно тому, как тысячи сочетаются между собой именем любви, и при этом любовь им ни разу не открывается, несмотря на то, что они занимаются ремеслом любви, так же общение с музыкой трактуется тысячами людей без откровения. В основе музыки, как и других искусств, лежат высокие понятия (знаки) морального сознания; всякое истинное восприятие есть моральный прогресс».

Гёте

Далее Беттина приписывает Бетховену следующие высказывания: «Музыка — это электрическое поле, на котором дух живет, мыслит, открывает; философия есть осадок ее электрического духа… Все электрическое возбуждает дух к музыкальному, текучему, изливающемуся торжеству. Я — человек электрической природы»…

Вчера вечером я все это написала, сегодня утром я это ему прочла, он сказал: «Неужели я все это говорил? Ну, в таком случае, на меня нашла дурь».

Беттина также излагает взгляд Бетховена на художника, как на жреца, являющегося посредником между «божественным началом» и человеком!. Впрочем, она иногда невольно извращала мысли Бетховена, вернее, высказывала под видом мнений композитора свои собственные воззрения — об этом можно судить по одному из ее писем к Гёте (конец 1810 г.), где она прямо говорит: «…Свойство музыки в том, что она начинается там, где останавливается разум». Или: «Необычайна судьба музыкального языка — не быть понятым». Единственным содержанием музыки Беттина объявляет «смятение и бессознательное», и потому, по ее мнению, «человек стоит перед музыкой, как чурбан». Темный романтический язык писем Беттины вполне соответствует высказываемым ею взглядам на сущность музыки. Но можно сомневаться в том, правильно ли она изложила воззрения Бетховена.

Между тем, самый образ Бетховена, нарисованный Беттиной в письме к Гёте, безусловно правдив. Удивительно, как молодая девушка могла постичь самую сущность стремлений великого композитора, намного опередившего уровень своей эпохи. Никто из современников Бетховена не дал такой безусловной оценки гениальности композитора, как Беттина. Она приняла его целиком, со всеми его чудачествами, с его нелепым бытом и мелкими недостатками, потому что все это в ее глазах поглощалось огненной («электрической») природой гениального музыканта. Она первая поняла неизмеримую разницу между Бетховеном и современниками-музыкантами. Она постигла стихийность, «одержимость» художника, заставлявшую его творить музыку, вопреки всем существующим нормам, выражать то, что никогда еще не было предметом музыкального искусства. Именно так это и было воспринято адресатом письма, великим поэтом-мыслителем Гёте. Для него эта творческая стихийная сила была непостижимой загадкой, и он неоднократно восторженно высказывался о ней. Но натуры, подобные Бетховену, всегда возбуждали в Гёте род страха. Он называл их «демоническими» и определял их, как носителей положительной творческой энергии в форме высшей активности, непонятной разуму. К таким натурам Гёте впоследствии причислял Наполеона, Петра I, Паганини, Байрона, Мирабо.

Получив письмо Беттины, Гёте немедленно (16 июня) ответил ей. Свойство гениального ума понимать то, что противоположно его собственной природе, диктует ему следующие строки: «Обыкновенный человеческий разум нашел бы, вероятно, здесь противоречия, но нужно благоговеть перед тем, что высказывает такой одержимый демоном, — притом безразлично, говорит ли он в силу чувства или в силу познания. Обучать его было бы дерзостью даже со стороны более проницательного человека, чем я, ибо гений освещает ему путь и дает ему частые просветления, подобные молнии, там, где мы погружены в мрак и едва подозреваем, с какой стороны блеснет день». В заключение Гёте выражает готовность встретиться с Бетховеном и предлагает свидание в будущем году на курорте в Карлсбаде.

Письмо это воодушевило Бетховена. В ответ на выраженное Гёте желание «поучиться у него», композитор с гордостью заявляет Беттине: «Если кто-нибудь может дать ему понимание музыки, то это я». Он с нетерпением ждет обещанной встречи с поэтом, творчество которого он ценит выше всей известной ему мировой поэзии.