Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 Страница 53

4 октября 1928. Четверг

Положение безвыходное.

Вчера была у Labbe. Сказано: «Gardez lа». Все, говорит, у вас хорошо, подождем до седьмого месяца, а там видно будет. Если будете себя плохо чувствовать — ляжете в госпиталь. А Marcelle говорит, что обычно на седьмом месяце у диабетиков бывает выкидыш. Послала к Каминской. Она возмущается и говорит, что может устроить меня в частную лечебницу, где мне сделают аборт; но, как-никак, это — контрабанда, и будет стоить 1200–1500 фр<анков>. И она торопит, так как на днях у меня будет 6 недель.

Labbe сказал: «Будем надеяться, что ребенок будет здоров». Но ведь надежды мало.

Сегодня говорила с Marcelle, что хочет еще Юрий поговорить с Labbe. Она отговорила: «Он страшно рассвирепеет. Лучше напишите ему письмо». И еще сказала: «Хорошо, вы сделаете аборт, а если у вас потом появятся ацетоны, и вам придется лечь в госпиталь, что вы скажете LаЬЬe? У вас может выйти очень неприятный инцидент. А ссориться с LаЬЬe опаснее всяких родов. Это уж — прямо на кладбище».

Напишу письмо и буду ждать ответа. Но ужас, если он не разрешит аборта, и разве я достану такую сумму денег? Так, произойдет самое страшное, самое дикое, самое невероятное: у меня будет ребенок! Какая это злобная ирония.

6 октября 1928. Суббота. Утро

Вчера Мамочка была у Lаbbe. Говорила с ним через Елизавету Владимировну. Он был очень мил и любезен. Говорил, что аборта нельзя делать не по каким-либо этическим соображениям, а в интересах больной. Нормальные роды для нее не представляют опасений, а самая пустяшная операция может быть очень опасной. Тяжелая будет беременность. Он будет за мной следить, и на некоторое время мне даже придется лечь в госпиталь. И что ребенок может быть совсем не диабетиком. Я сильно ошарашена и озабочена. Надо переделывать, переламывать, как-то по-новому устраивать жизнь.

7 октября 1928. Воскресенье

Меня удивляет, что Юрий ни разу, ни единым словом не обмолвился о нашем будущем, т. е. о ребенке. Как будто он считает это совершенно невероятным и уж, конечно, совершенно нежелательным. Ни одного слова! И я тоже молчу. Но он не только не говорит, но и не думает.

9 октября 1928. Вторник

Зачем на одного человека столько сразу несчастий? И ревматизм, и флюс, и теперь этот грипп, помимо всего прочего. Чувствую себя плохо. Все гриппозные недомогания на фоне почти непрерывной тошноты и нравственных переживаний. Если у меня будет дочь, назову ее Светланой. Пусть она будет Светлая, не в мать.

17 октября 1928. Среда

На той неделе Юрий был у Станюковича и вернулся в четвертом часу, и совершенно пьяный. Довезли на автомобиле. На другой день, конечно, не мог пойти на работу. Меня удивляет только, что он как будто даже слегка бравирует этим. Уж можно было бы забыть и молчать, а он вспоминает при каждом удобном и неудобном случае, а дурак Станюкович говорит:

— Вам потому было приятно у нас, потому что это были дворяне.

— Я бы, может быть, и сочувствовал вашим демократическим идеям, если бы не был дворянином.

Теперь еще такое дело с Союзом. Перевыборы правления. Выставляют кандидатуру Юрия в Председатели. Строго говоря, единственная подходящая кандидатура, по крайней мере, самый умный из кандидатов. Сначала ему не хотелось, говорит, что не будет работать, и в этом прав. Но дал себя уговорить. Загорелся (надолго ли?) идеей возрождения Союза и издания альманаха[158], — только об этом и говорит и возится уже не с Некрасовым, а со Станюковичем, которого выдвигает секретарем. Сборник — дело хорошее, но только для первого я стихов не дам.

И со мной говорит только о Союзе. Только однажды, ночью, когда обоим не спалось:

— И ни о чем-то ты сама не говоришь!

— А о чем я должна говорить?

— Уж будто и не о чем.

Вечер.

Поругались слегка из-за Союза. Не знаю, что им больше руководит: честолюбие или слабоволие?

19 октября 1928. Пятница

Чувствую себя очень плохо. Постоянная тошнота, по несколько раз в день мучительная рвота. Пытка в метро и еще более невыносимая пытка в мастерской.

И еще — с Юрием. Как это ни странно, у меня все время бывает чувство какой-то виновности перед ним, виновата в своей беременности. А это мне очень обидно. Поэтому я и говорить с ним не могу, и он молчит.

И сегодня вечером говорит:

— Я сейчас вымою посуду и выстираю рубаху.

А когда я вышла к нашим, взял и ушел. Так, что я даже и не слыхала. А сейчас уже одиннадцатый час. Ни слова не сказал. Наверно, к Мамченко пошел говорить о выборах. Неужели его обижает, что я хожу к нашим? Но ведь он-то все время сидит, уткнувшись в книги.

Мне сейчас очень хочется написать письмо Леле. Но она так давно уж не писала, и я боюсь.

23 октября 1928. Вторник

О вчерашнем собрании вспоминаю с горечью и злостью. Еще с утра скулил:

— Ах, какая у меня тяжесть под сердцем. Ах, как я жалею, что заварил кашу.

Я его целый вечер высмеивала.

А получилось все как по писанному. Было 11 человек. «Кочевье», конечно, отсутствовало, паника у них была совершенно напрасна[159]. Все отказывались и готовы были выбирать кого угодно, только бы скорее до следующего собрания забыть о существовании Союза. Все-таки я одна голосовала против Юрия. И теперь буду откровенно саботировать. Ладинский сказал в защиту Юрия:

— У него есть связи!

— Какие связи?

— В «Последних Новостях».

— А он там был хоть раз?

Я только улыбнулась, надо мной посмеялись, и все были довольны А на Юрия я злюсь. Тряпка и больше ничего. Не разговариваю с ним и ночью порвала цепочку от креста.

30 октября 1928. Вторник

Сегодня Юрий сказал:

— Почему в той комнате ты и смеешься и всегда бываешь весела, а здесь все молчишь и даже не смотришь?

А как-то ночью, в припадке все более редкой откровенности, сказал, что обижается, когда я ухожу в ту комнату.

31 октября 1928. Среда

Юрий рассказывал: вчера на заседании правления решался вопрос первостепенной важности: кто из членов правления будет выступать на первом вечере (!). Юрий отказался, а Станюкович и Мандельштам тянули на узелки. Вытянул Мандельштам. Факт любопытный и весьма характерный. Станюкович чрезвычайно доволен и не может скрыть своей радости, что он пропечатан в газете, в заметке о выборах нового правления. Этот день был даже не праздником. «Все ведь теперь прочтут». А Ладинский жалуется, что его давно не печатают в «Новостях». Подозревает, что там есть «тайный недоброжелатель». Я тоже подозреваю, что там Саша Черный за меня кислое словечко замолвил, не даром же он Станюковичу при первом же знакомстве в поезде говорил: