Станислав Вольский - Сен-Симон Страница 53

Философский дуализм и поиски высшего авторитета, который мог бы смягчить эгоизм правящих классов, — вот теоретические и практические побуждения, заставившие Сен-Симона увенчать свою «индустриальную систему» «новым христианством». Увенчание это не внесло в его теорию ничего кроме путаницы. Людей революционно настроенных оно оттолкнуло, а ближайших его учеников — Родрига, Базара и Анфантена — отвлекло от разработки историко-философских построений, развитых в его предыдущих трудах, и завело на путь крикливой, слащавой и бесплодной религиозной» проповеди. Неудачный конец они приняли за плодотворное начало, закат — за восход, и то, что для самого Сен-Симона было уступкой духу времени, провозгласили исходным пунктом нового вероучения.

Разумеется, дело тут не в одних только личных настроениях Сен-Симона и его учеников. Религиозный элемент появился в сен-симоновской системе не только в силу теоретических соображений, но и под влиянием общественной обстановки того времени, выдвинувшей на сцену новые социальные слои и пробудившей новые идейные течения. Каковы были эти слои и чем объяснялось их тяготение к религии, — мы увидим в следующей главе.

Сен-симонистская секта

Последние годы жизни Сен-Симона и первые годы деятельности его учеников совпали с периодом пышного расцвета французской промышленности и отчасти сельского хозяйства. Отдохнув от беспрерывных войн, страна принялась за восстановление расшатанной экономики и в небольшой промежуток времени наверстала все свои потери. Насколько быстро шел процесс восстановления, показывают подсчеты, сделанные выдающимся французским статистиком того времени Шарлем Дюпеном: за промежуток с 1818 до 1827 года, — т. е. за 9 лет, — Франция покрыла шесть миллиардов военных расходов, понесенных с 1803 до 1815 года, 1 500 млн. убытков, причиненных неприятельскими вторжениями, и 1 500 млн. контрибуции, уплаченной победителям.

В области промышленности происходила дальнейшая механизация предприятий, начавшаяся еще в предыдущий период, но развивавшаяся особенно усиленным темпом, начиная с 20-х годов. Предприниматели наперебой выписывают из Англии или добывают путем контрабанды паровые машины (некоторые паровые машины английское правительство воспретило вывозить из страны, и их отдельные части приходилось перевозить во Францию тайком). Французских механиков, умеющих управляться с этими новыми изобретениями, не хватает, и из Англии выписывают мастеров и инженеров, которых в 1825 году числится около 1 400 человек. Возникает мало-помалу собственная машиностроительная промышленность, сосредоточивающаяся в металлургических округах Арденн и Эльзаса.

В 1825 году литейных и железоделательных заводов числится уже около 250. Текстильная промышленность перестраивается по образцу английской. В Лилле, Руане, Сен-Кентене строятся большие хлопчатобумажные фабрики, в районах Эльбефа, Каркассона, Лувье, Седана широко развивается шерстоткацкая промышленность. Эти отрасли национальной индустрии не могут, однако, угнаться за английскими фабрикантами, всецело господствующими на мировом рынке, и вынуждены ограничиться одной Францией.

Зато шелковая промышленность, сосредоточивающаяся главным образом в Лионе и его окрестностях, не знает себе соперников: в ней почти повсюду введен ткацкий станок Жакара, во много раз удешевляющий производство узорчатых тканей, и на рынках Европы французские шелковые материи пользуются фактической монополией. Промышленное предпринимательство настолько захватило имущие классы, что за него берутся не только рантье и богатые землевладельцы, но и наполеоновские генералы вроде Пажоля и Мармона.

Процесс индустриализации приводит с одной стороны к большому росту промежуточных социальных групп (технической интеллигенции), начавшемуся еще в наполеоновский период, с другой — к образованию многочисленного индустриального пролетариата и к дальнейшему обострению социальных противоречий. Эти сдвиги отражаются и на литературе того времени, как политической, так и художественной, но они еще недостаточно велики, чтобы заставить писателей дать четкие и ясные ответы на поставленные жизнью вопросы. Пролетариат еще не дорос до настоящего классового самосознания, не понял непроходимой пропасти, отделяющей его от буржуазии, не выдвинул своих собственных классовых вождей, а радикальная мелкобуржуазная интеллигенция, претендующая на роль его воспитателя, не идет дальше сетований и чувствительных увещаний по адресу богачей.

Расплывчатость чувств, недоговоренность мыслей диктуются этой технической интеллигенции всей обстановкой ее существования. Не забудем, что в этот период большинство инженеров, врачей, техников выходит из зажиточных буржуазных семей, живущих на проценты с капитала или на доходы с промышленных предприятий. С буржуазией они скреплены экономической связью, которую не в силах разорвать никакие идеалистические порывы. С другой стороны, даже те из них, которые не имеют собственных сколько-нибудь значительных средств, надеются со временем «выйти в люди» и стать если не владельцами фабрики или завода, то хотя бы одним из пайщиков. Но это — в будущем. А в настоящем — тяжелая лямка повседневных обязанностей, борьба за карьеру, столкновения с хозяевами, наглядные уроки, показывающие всевластие капитала и бесправие труда.

Традиции прошлого и надежды на будущее тянут в одну сторону, действительность сегодняшнего дня — в другую. Возникают мучительные внутренние противоречия, которые не могут найти разрешения ни в какой реальной социально-политической программе, ибо реальная жизнь знает только два последовательных мировоззрения — мировоззрение собственника и мировоззрение пролетария, промежуточные же группы не могут полностью усвоить ни первого, ни второго. Остается надеяться только на то, что какая-то сила, стоящая над действительностью, укажет выход и произнесет спасающее слово. И сила эта — религия.

Но и из этого решения — вернее, из этой мечты — французская буржуазная интеллигенция 30-х годов не может сделать практических выводов. Людям XV века легко было идти в монастыри, раздавать имение нищим, часами простаивать на коленях перед статуей Мадонны, ждать чудес и откровений. Попробуйте-ка сделать это теперь, когда за плечами — Вольтер, Французская революция, целое поколение скептиков и атеистов! Нет, старая религия не даст утешения людям, у которых колени разучились гнуться, а мысль не в силах принять без критики древние заповеди. Нужна новая религия, не противоречащая ни электрическим приборам господина Араго, ни железным дорогам, и в то же время смягчающая эгоизм и конкуренцию, преодолевающая духовным воздействием закоренелую жадность собственника…