Вадим Прокофьев - Дубровинский Страница 53

И снова гулкий кашель. Потом долгие хрипы.

16 апреля, наконец, появилось солнце. В окно камеры оно не заглянуло, но даже его отраженный свет обещал тепло и напоминал о зелени. В этот день Иосиф Федорович почувствовал себя бодрее. Он почти не кашлял, и даже захотелось поесть.

Конечно, полицейские харчи не могли возбудить аппетита, но Дубровинский все же съел кусок полусырого хлеба и выпил кружку кипятка. За эти недели отсидки, приступов, упадка сил он почти ничего не читал. Рука потянулась за книжкой. Но не читалось.

Наверное, после обеда предложат прогулку. Сегодня он пойдет и во дворе полицейской части встретится с солнцем.

– Выходи!..

Это могло означать что угодно. И даже этап, ведь он назначен в вологодскую ссылку.

Но его вызвали без вещей…

В тюремной канцелярии вручили бумагу.

«Осип Федоров Дубровинский, обвиняемый в прикосновенности к деятельности революционных организаций, подлежит высылке в один из северных уездов Вологодской губернии под гласный надзор полиции на три года…»

Дальше можно не читать. Все же как хорошо, что он не связывал с этим прошением министру никаких надежд.

А Вологодская губерния… не привыкать. Если дойдет, то непременно убежит.

Но нужно расписаться. Иосиф Федорович взял ручку… и дочитал:

«…считая срок с 16 апреля 1907 года, но вместо высылки разрешить Дубровинскому выехать за границу, с тем что, в случае возвращения его в пределы России ранее 14 апреля 1910 года, настоящее о нем постановление в первой его части будет подлежать исполнению».

Можно только гадать, какими мотивами руководствовались департамент полиции и министр внутренних дел, разрешая Дубровинскому выезд за границу. Арестовав его 11 марта, жандармы тем самым предупредили поездку Дубровинского на V съезд РСДРП. А ведь 16 апреля съезд еще не начинал своей работы. И жандармы хорошо понимали, что Дубровинского на съезде примут и без мандата. И без бумажки – делегат. А в результате ему просто облегчалась поездка на съезд. Ведь Иосифу Федоровичу не придется нелегально переходить границу, как это делали остальные делегаты из России.

Дубровинский теперь уже не мог дождаться того дня, когда вновь откроется дверь и на сей раз ему скажут: «Выходи! С вещами!..»

Съезд не задержался в Копенгагене. И снова делегатам пришлось путешествовать, да еще с приключениями, в Лондон.

В Лондон спешил и Дубровинский. Кратчайшим путем. Не заезжая домой. Только бы успеть.

Качало в Ла-Манше. Укачало и в поезде. И Лондон встретил так, как он встречал всякого, кто впервой вступал на его панели. Туман и копоть, суета вокзала и Сити. А невдалеке, в районе Вестминстер, неторопливая чопорность прохожих и старомодные экипажи, знакомые по России трамваи и непривычное множество чадящих автомобилей.

Но Дубровинский торопился. Ему некогда разглядывать британскую столицу.

Он потерял слишком много времени. Потерял? Нет, он-то не потерял ни часу. Но департамент полиции не спешил с выдворением за рубеж нежелательного элемента. Пока оформляли документы!..

Иосиф Федорович попал па последнее заседание V съезда РСДРП, буквально в Последний день. И был тепло встречен Лениным, делегатами.

И как высшая награда, как величайшее доверие – он избран членом ЦК.

В Центральный Комитет вошли не только большевики. Там оказались и меньшевики и представители национальных социал-демократических организаций, которые были неустойчивы, часто колебались. Правда, сторонники Ленина имели в ЦК большинство.

И все же состав ЦК не обнадеживал. И это понимал Ленин. Поэтому еще в ходе съезда большевики на специальном совещании создали свой большевистский центр. И Иосиф Федорович также был введен в этот руководящий орган.

Несколько дней в Лондоне – как мираж, как сон. И не столица Британской империи тому виной.

Ведь Дубровинский впервой на съезде. Этот – пятый. А ведь он по праву мог бы участвовать в работе четырех. И не участвовал. Сидел в тюрьмах, отбывал ссылки. Одно дело читать протоколы съездов, резолюции, а другое – хотя бы один-единственный день провести в атмосфере заседаний.

В последний день уже поставлены все точки. Уяснены все позиции, но еще продолжает действовать инерция прошлых дней. Еще не угас полемический задор, и потому так ясно видно, кто чем дышит.

В эти дни отступили куда-то на задний план тревожные думы. А ведь еще несколько недель назад он был в их власти.

Глава IX

К тому времени, когда V съезд завершил свою работу, уже не за горами был «последний день» первой русской революции. «Последним» называют 3 июня 1907 года. Условно, конечно. 3 июня 1907 года высочайшим указом была разогнана II Государственная дума и был издан новый избирательный закон. К разгону Думы можно было бы отнестись и спокойно. Ведь первую тоже разогнали. Но издание основного избирательного закона без санкции Думы означало, что царизм разорвал манифест 17 октября 1905 года. Ведь по этому манифесту ни один закон не имел силы без утверждения его Думой. В условиях России манифест 17 октября играл роль какой-никакой, а конституции. Когда же в государстве рвут конституцию – это означает уже государственный переворот.

И 3 июня 1907 года вошло в историю как день «3-июньского государственного переворота».

Он свершился в то время, когда реакция уже более года наступала широким фронтом. Она снова справляла тризну.

И снова маловерам казалось, что «вихрь покрутился и все осталось по-прежнему», что жизнь – это темный коридор, из которого нет выхода. И никогда, никогда эту тьму уже не прорежет луч солнца. Только кривляются какие-то рожи, хрипло выкрикивая: «Да скроется солнце, да здравствует тьма», – и из царского дворца несется гнусавый припев: «Боже, царя храни». И охраняемый богом помазанник принимает из рук главарей черносотенных банд титул почетного члена партии «Союза русского народа».

Бог охраняет бандитов, убийц, вешателей.

По империи рыщут каратели. С Дальнего Востока на запад идет Ренненкампф, оставляя сожженные села, безвестные могильные холмы. С запада на восток движется Меллер-Закомельский, отмечая дорогу качающимися на фонарях трупами в рабочих блузах.

За людьми охотятся среди белого дня. Для них нет убежищ, нет законов, нет права на суд, на защиту, «не говоря уже о неприкосновенности личности».

Заседают только военно-полевые суды, и только для того, чтобы расстреливать. В Москве расстреляли 2 тысячи, и еще алчут крови «усмирители восстания».

На Кавказе день и ночь работают кинжалы. «Союзу русского народа» удалось стравить «инородцев» в дикой резне. «Союз» довольно потирает руки. Пусть себе режут друг друга: чем больше крови, тем меньше сил.