Николай Борисов - Русские полководцы XIII-XVI веков Страница 54

Строительство нового государства ощущалось современниками как строительство нового мира. Оно несло людям свободу от внешнего порабощения, от зависимости перед чужеземцами. Рождалась новая историческая общность людей — "московиты". Подданные "государя всея Руси" были равны и в своей гордыне обитателей "третьего Рима", и в своем ничтожестве перед лицом "Державного".

Стремительность перемен, происходивших во второй половине XV в., могла бы вызвать головокружение даже у современного горожанина, привыкшего к непрестанной смене лиц и впечатлений. Что же испытывал человек той эпохи — эпохи, когда люди измеряли время не минутами и секундами, а сменой зимы и лета, когда традиция, "старина" считалась высшим критерием истины?!

Люди дела, не склонные к умствованиям, — а именно таким был, вероятно, и наш герой Даниил Щеня — всецело предавались радостному ощущению созидания нового мира. Они не щадили себя и других в этой великой работе еще и потому, что были уверены: ее благосклонным зрителем является сам Всевышний.

Но и тогда уже некоторые наблюдательные люди с тревогой замечали: у молодого Российского государства оказалось каменное сердце. Современник и, быть может, собеседник Даниила Щени московский дипломат Федор Карпов в послании к митрополиту Даниилу (1522–1539) рассуждал так: "Милость без правды есть малодушество, а правда без милости есть мучительство, и оба они разрушают царство и всякое общежитие. Но милость, правдой поддерживаемая, а правда, милостью украшаемая, сохраняют царю царство на многие дни" (11, 515).

Эти слова Карпова не были пустой риторикой, "плетением словес". 'За ними — мучительные раздумья над главным нравственным вопросом той эпохи: как примирить "правду" и "милость", Власть и Евангелие? Разумеется, этот вопрос существовал всегда. Но именно в ту эпоху, когда жил и действовал Даниил Щеня, он приобрел особую остроту: новое устройство общества влекло за собой и новое соотношение "сфер влияния" между "правдой" и "милостью". Понять весь драматизм ситуации можно лишь взглянув на нее глазами людей той эпохи. А это возможно лишь следуя реальному (от прошлого к будущему), а не ретроспективному (от будущего к прошлому) взгляду на ход событий.

Политическая раздробленность страны при многих отрицательных сторонах имела и свои достоинства. Русская земля в идеале мыслилась как сообщество равных суверенных княжеств и земель. При этом сохранялось и единство страны, которое утверждалось прежде всего единством языка, религии и династии.

При всех различиях князья в принципе были равны между собой. Разница в их положении определялась понятиями семейного характера: "отец", "сын", "брат". Расправа одного с другим рассматривалась как братоубийство. Причислив Бориса и Глеба к лику святых и заклеймив братоубийцу Святополка прозвищем "Окаянный" — т. е. уподобившийся библейскому Каину, церковь признала братство князей важнейшей нравственной нормой.

Каждое человеческое общество можно оценивать с самых различных точек зрения, в том числе и с точки зрения свободы личности. (Разумеется, мы имеем в виду свободу внешнюю, свободу как право распоряжаться собой во времени и пространстве. Что касается внутренней, "тайной" свободы, то она зависит не столько от политического устройства общества, сколько от внутренней раскрепощенности и одухотворенности каждой конкретной личности.)

Известно, что в ранний, "домосковский" период русской государственности существовало немало форм личной зависимости. Большинство из них так или иначе было связано с поземельными отношениями. И все же крепостничество — и как юридически оформленная общегосударственная система, и как основополагающий принцип отношений между людьми — было порождением "московского" периода русской истории. Первый крупный шаг на этом пути совершил именно Иван III, ограничивший своим Судебником 1497 г. право перехода крестьян от одного землевладельца к другому. Разумеется, этот шаг не мог не сказаться на всей атмосфере духовной жизни страны.

Пытаясь понять судьбу Даниила Щени и его потомков, мы должны обратиться и к некоторым моментам истории русской аристократии. В период политической раздробленности (пользуясь старым термином "удельный период") она имела очень большую свободу действий. Бояре переезжали от одного княжеского двора к другому, не теряя при этом своих вотчин. По существу, бояре были соправителями князей. Экономическое и военное могущество некоторых из них порой превышало могущество князей. Успех и благополучие князя всецело зависели от его умения ладить с аристократией.

Даже Дмитрий Донской — один из самых могущественных русских князей "удельного периода" — перед кончиной наставлял своих детей: "Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе их, без согласия их ничего не делайте" (9, 217). Обращаясь затем к боярам, он напомнил им: "Вы назывались у меня не боярами, но князьями земли моей" (9, 217). И как ни идеализировал князя неизвестный автор "Слова о житии великого князя Дмитрия Ивановича", но ясно, что в сочиненных им предсмертных речах князя содержится то, что Дмитрий должен был сказать в соответствии с его положением.

Впрочем, и сами русские князья в условиях политической раздробленности имели большую "свободу маневра". Оставшись по той или иной причине без удела, князь мог поступить на службу к боярским правительствам Новгорода или Пскова, мог наняться к ордынскому хану. Однако по мере подчинения русских княжеств и земель великому князю Московскому возможность выбора места службы — а вместе с ней и независимость — неуклонно суживалась. К концу XV в. у бояр, не желавших служить "Державному", практически не оставалось других возможностей, кроме отъезда в Литву. Там беглец мог жить, не теряя языка и веры своих отцов. Однако по мере усиления польского влияния и католической экспансии в Литве положение православной русскоязычной знати все более и более ухудшалось.

Существовала и другая сторона дела. Рост экономического и военного могущества московских князей позволял им все более решительно расправляться с неугодными боярами. Тот самый Дмитрий Донской, который так тепло отзывался о своих боярах перед кончиной, в 1379 г. устроил первую в истории Москвы публичную казнь боярина: на Кучковом поле палач отрубил голову "изменнику" Ивану Вельяминову — сыну виднейшего московского боярина, тысяцкого Василия Вельяминова.

В эпоху феодальной войны второй четверти XV в. Василий II расправлялся с неугодными боярами древним византийским способом — ослеплением. Впрочем, в конце концов и сам он стал жертвой этой казни. Став "Темным" (слепым), Василий, разумеется, не стал от этого мягче в отношении своих врагов. Даже после окончания феодальной войны он осуществлял массовые казни приближенных тех удельных князей, которых он считал "заговорщиками". Осторожный Иван III не злоупотреблял кровавыми расправами и избегал прямых конфликтов с боярством. Но там, где он видел в этом необходимость, — расправа следовала незамедлительно. Насильственное пострижение в монахи (как "милостивая" замена казни), ослепление, сожжение в срубе, голодная смерть в потаенной темнице — все это было грозной реальностью, от которой не был застрахован никто, даже родные братья "Державного".