Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова Страница 54

видела главное достоинство книги Эренбурга в ее просветительском значении: интеллектуальное и моральное состояние советского общества было ей всегда небезразлично. В то же время она, несомненно, считала, что мемуары Эренбурга, переведенные и изданные на английском, имели существенное просветительское значение и для западного читателя. И в таком своем качестве они представляли для Берберовой особую ценность, ибо готовили почву для восприятия ее собственной книги.

Ведь в мемуарах Эренбурга речь шла не только о России и Советском Союзе, но и о двух столицах русской эмиграции – Берлине и Париже, встречались многие из тех имен, о которых писала Берберова, в том числе и имя Ходасевича. И хотя о Ходасевиче Эренбург упоминал только мельком, о Белом, Шкловском, Цветаевой, Ремизове он писал достаточно подробно. К тому же иные из этих имен переводчики позаботились снабдить биографическими справками, что, в свою очередь, работало на просвещение западной публики.

Разговором об Эренбурге Берберова заканчивала «Курсив», и такое решение определялось, конечно, не только тем обстоятельством, что последний том трехтомного издания его мемуаров подоспел как раз тогда, когда она дописывала книгу. Разговор об Эренбурге дал ей возможность закольцевать сразу несколько связанных с эмиграцией тем, причем закольцевать на относительно оптимистической ноте, что в то время казалось и справедливым, и уместным.

Впрочем, в своем оптимизме Берберова была подчеркнуто осторожна. Сопоставляя «Люди, годы, жизнь» с «Курсивом», она не забывает напомнить читателю о том, насколько она была в своей работе свободна и насколько Эренбург был по-прежнему связан.

И все же, задумывая книгу, Берберова явно рассчитывала не только, так сказать, на «читателей Эренбурга», то есть людей, активно интересующихся – профессионально или любительски – русской историей, культурой и литературой. Как говорилось в предыдущей главе, у нее были гораздо более амбициозные планы в смысле потенциального читателя «The Italics Are Mine». Именно поэтому в конце книги Берберова обсуждает Симону де Бовуар и ее знаменитую трилогию. Она явно надеялась, что хотя бы малая часть многотысячной аудитории де Бовуар захочет ознакомиться и с ее собственной автобиографией.

Видимо, в силу этих обстоятельств Берберова придавала особое значение заключительным страницам, и достигнутым результатом осталась вполне довольна. Как Берберова писала Филиппу Радли: «…мне кажется, что конец с Симоной и Эренбургом производит впечатление. <…> Чем больше я о нем думаю, тем он больше мне нравится»[423].

Дело теперь оставалось за читателем.

* * *

Когда перепечатанная машинисткой рукопись «Курсива» была полностью вычитана и выправлена, Берберова стала вплотную думать о будущем, а именно об издательстве, куда можно было бы книгу предложить. Как уже упоминалось, она остановила свой выбор на издательстве «Harcourt, Brace & World». С одной стороны, Берберову там знали, а с другой, как ей было известно, они охотно издавали современную переводную литературу, в том числе и русских авторов. Берберова, в частности, была в курсе, что там готовился к изданию «Крутой маршрут» Е. С. Гинзбург, вышедший меньше чем через год, в 1967-м. В нью-йоркское отделение «Harcourt, Brace & World» Берберова и направила стопы.

По наводке самой Берберовой внутренним рецензентом рукописи стал известный славист Эрнст Симмонс, преподававший в самых престижных американских университетах, автор монографий о Пушкине, Достоевском, Толстом и Чехове. В своей обстоятельной рецензии Симмонс отозвался о книге Берберовой с необычайным энтузиазмом, отметив обилие новой информации, существенно расширяющей знание читателя о крупнейших русских писателях XX века, оригинальность и проницательность критических суждений, а также несомненный литературный талант, очевидный в описаниях жизни в России, а затем в эмиграции. Свой отзыв Симмонс заканчивал так:

…из книги ясно вырисовывается впечатляющий образ автора – талантливой женщины, отважной и сильной духом, в любых обстоятельствах рассчитывающей только на себя, но в то же время способной трезво оценить свои силы. <…> Мне кажется, что история подобной жизни будет глубоко интересна для любого читателя[424].

Впрочем, Симмонс мягко советовал Берберовой не напирать на слово «автобиография», считая, что это жанровое определение дезориентирует читателя: ведь она не только писала о себе, но и давала широкую панораму жизни русского зарубежья. Этот совет Берберова учитывать не собиралась, но за отзыв в целом была глубоко признательна. Да и как могло быть иначе, если на основании рецензии Симмонса с ней немедленно был заключен контракт.

Работа над переводом и подготовка книги к печати заняли без малого три года, чуть ли не втрое дольше, чем Берберова первоначально рассчитывала. Правда, в конце этих долгих трех лет произошло приятное событие – книга привлекла внимание нескольких английских издателей, которые стали бороться друг с другом за право ее издать. В результате это право получило издательство «Longman», выпустившее «The Italics Are Mine» через несколько месяцев после «Harcourt, Brace».

Впоследствии Берберова будет упрекать «Harcourt, Brace», что оно недостаточно рекламировало книгу, но в тот момент она была всем довольна. В письме Филиппу Радли от 5 марта 1969-го Берберова сообщала, что издательство отнеслось к вопросу рекламы ответственно и что составлен список изданий, куда книга будет послана на отзыв. И действительно, уже с середины марта в газетах и журналах, дающих рекомендации для библиотек, книжных магазинов и просто читающей публики, стали появляться рецензии на «The Italics Are Mine». И хотя отзыв «Kirkus Reviews», появившийся первым, был довольно кислым, зато «Publishers’ Weekly» и «The American News of Books» отозвались хвалебно.

В стороне не осталось и само издательство, дав роскошную рекламу в воскресном приложении к «The New York Times», где помещались рецензии на книжные новинки. За броским заголовком «Серьезное чтение необязательно должно быть скучным» шел не менее броский подзаголовок: «Если вы устали от дешевой сенсационности, можем предложить вам шесть новых книг, которые заставят вас думать еще долго после того, как вы закончите их читать»[425].

Первой в этом списке из шести новых книг шла книга Берберовой. Краткая, но емкая заметка представляла читателю автора («поэт, прозаик, автор биографий, в настоящее время преподает русскую литературу в Принстоне»), а также излагала содержание «The Italics Are Mine»:

…отважная женщина, сумевшая выжить благодаря своим способностям и энергии, рассказывает свою удивительную историю, начиная с привилегированного детства в царской России до исполненной всевозможных лишений жизни в эмиграции. <…> Ее рассказ включает интереснейшие воспоминания о Горьком, Пастернаке, Набокове, а также других писателях разных поколений, бежавших из страны после большевистской революции[426].

Заметка заканчивалась комплиментарными строками из отзыва Симмонса.

Примерно та же информация, но в расширенном виде, была использована для обстоятельной аннотации, помещенной на отворотах суперобложки «The Italics Are Mine». Отзыв Симмонса в ней уже не цитировался, но зато был существенно дополнен список литераторов, о которых Берберова писала в книге: к именам Горького, Пастернака и Набокова были добавлены Бунин, Белый, Ахматова, Ходасевич и Георгий Иванов. Больше внимания уделялось развитию литературной карьеры Берберовой, а также сообщалось, что, по мнению некоторых критиков, среди писателей ее поколения она идет сразу после Набокова[427].

* * *

В начале мая книга «The Italics Are Mine» поступила в продажу, а со второй половины месяца пошли рецензии в ежедневных газетах, предназначенных для широкой публики. Самый первый отзыв, появившийся в воскресном выпуске газеты «The Washington Evening Star», был сугубо положительным и как раз в наиболее важном для Берберовой ключе. Автор рецензии Кристина Андреа, впоследствии издавшая несколько прозаических книг, а в то время недавняя выпускница Йеля, не имела к славистике отношения (она получила магистерскую степень по педагогике),