Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха Страница 54

— Ну, ладно, что с ней такое связано, что ты на неё так сердишься?

— А то, что я узнала, что она стала работать на моём месте на другой день после моего увольнения! Конечно, это она так подстроила, чтобы доктор меня уволил, это она!..

— Ладно, успокойся. Стоит ли принимать это гак близко к сердцу?

— Как успокоиться, когда люди кругом такие подлые: все — и русские иммигранты, и американцы! До приезда в эту страну я никогда не видела столько подлости в людях.

— Ты не видела, потому что у тебя было другое окружение: там мы принадлежали к элите общества, а здесь мы — дно низшего класса. В этом вся и разница.

— Может быть, ты и прав, но я не могу жить — понимаешь? — не могу я среди таких людей жить! А ты ещё с ними проводил столько времени. Надо тебе описывать их! Подумаешь, какой предмет для наблюдений!

— Ах, Ирина, всё на свете — предмет для наблюдений. Есть и хорошие люди вокруг. Вон — наши друзья Графы. Я разговаривал с Элланом, он обешал поговорить с кем-то насчёт тебя. А пока они пригласили нас в театр на открытом воздухе в Центральном парке.

Успокоившись, она стала рассуждать хоть и злобно, но без крика. Любыми путями необходимо было её отвлекать, и приглашение в театр было как нельзя более кстати.

Наш Центральный парк был в полной красе. Стояла летняя жара, но всё равно по субботам-воскресеньям там гуляли сотни тысяч жителей города: на громадных бейсбольных полях играли в бейсбол, на лужайках — в футбол и волейбол, дети играли на специальных площадках с песком и игровыми конструкциями для разных возрастов. А но свободным от машин проезжим дорогам бегали, катались на велосипедах, мчались на модных тогда роликовых досках и на роликовых коньках целые толпы. В прудах парка плавали на лодках, а на многочисленных лугах и лужайках собирались на пикники и жарили на мангалах мясо — отовсюду разносился его дразнящий запах. Особенно любили это многочисленные семьи пуэрториканцев и доминиканцев, проводившие в парке целые дни, — никакая жара их не пугала. И хотя всё кишело людьми разного возраста и состояния, но мы никогда не видели ни одного пьяного. Нас, привыкших видеть на улицах и в парках пьяных людей, отсутствие их поражало больше всего.

Когда спадала дневная жара, в парке устраивались бесплатные массовые симфонические и оперные концерты, выступали лучшие оркестры, с лучшими певцами и дирижёрами. Люди собирались по сто тысяч и больше. Приходили заранее, приносили с собой заготовленную еду, напитки, лёгкое вино, расстилали на траве одеяла, и компаниями и семьями сидели в ожидании начала представления.

Кроме этого, в Парке был построен на пожертвования миллионера Делакорте специальный открытый амфитеатр с большой сценой — для вечерних спектаклей исключительно шекспировского репертуара. Туда-то нас и пригласили наши американские друзья.

Мы встретились часа за три до спектакля, они позаботились принести одеяла — расстелить на траве в тени небольшого деревца (с тех пор оно выросло) — и еду. Марджи была беременна в первый раз, и они с Ириной обсуждали это событие. Эллан давал Младшему полезные советы об учёбе в колледже. Они очень трогательно нас кормили пиццей и гамбургерами, и я видел, как Ирина постепенно оттаивала под лучами их дружбы. Пока мы сидели и закусывали, актёры-любители, одетые в костюмы шекспировского времени, прогуливались между группами сидящих и развлекали нас показом фокусов и чтением шекспировских стихов.

Когда подошло время спектакля, раздался сигнал, и все выстроились в длинную очередь за билетами (бесплатными). Очередь тянулась вокруг большого бейсбольного поля, и в ней было около трёх тысяч человек. Билеты выдавались по одному в каждые руки. И вот что было для нас удивительно: ни один человек не просил дать больше, не забегал вперёд, не скандалил, всё происходило при полном порядке и даже тишине. Я представлял, что творилось бы в России: многие добивались бы привилегий, чтобы не стоять в очереди, просили бы дать лишний билет, скандалили. Но спокойным американцам и в голову не приходило нарушать установленные правила. И сам спектакль на открытой арене был интересным для нас зрелищем. Для нервной системы Ирины и Младшего это был вечер эффективной терапии. И я был бесконечно благодарен Графам: одному мне успокаивать и отвлекать их становилось всё трудней.

На удивление самому себе, ни на минуту не ощущал я состояния безнадёжности. Вопреки логике происходящих событий я продолжал жить в вере в наш будущий успех. Это было необъяснимо, может быть — лишь предвидение поэтической души.

Пока я оставался единственным зарабатывающим хоть что-то в нашей семье, Ирина завела режим строжайшей экономии. Для этого она рыскала по ближайшим к нам супермаркетам, чтобы выискать, где в этот день была распродажа каких-нибудь продуктов по сниженным ценам. Она в этих поисках была большой мастер, и покупка продуктов хоть немного дешевле была её единственным удовольствием. По вечерам она хвасталась мне, что сэкономила на сметане 20 центов, на овощах 30 центов, на твороге 40 центов… Я преувеличенно её нахваливал, но наблюдал за ней с тревогой.

Однажды я шёл по Бродвею, чтобы занести очередной рассказ в редакцию русской газеты, после чего пойти на радиостанцию для еженедельной передачи, а уже оттуда — в Каплановский центр для занятий. В кармане у меня была одна монета — 25 центов, в портфеле лежали рукописи, англо-русский словарь и сандвич. И я думал: «Наверное, сейчас на всём длинном Бродвее, среди тысяч и тысяч людей нет никого бедней меня, да ешё с таким трудным и неясным будущим… да, это так… но я всё равно чувствую себя счастливым… почему? Потому что я знаю: наступит день, когда я буду на этом же Бродвее одним из самых благополучных здесь, и буду опять принадлежать к элите, к настоящей элите духа… я добьюсь своего!..»

Вот чего мне действительно не хватало — это информации в достаточном количестве: я ещё не мог читать американские газеты и журналы. А информация была нужна для моих планов. И поэтому мне было интересно и полезно разговаривать с редакторами русских газет и радио, они жили здесь давно и были намного более информированы. Мой приятель на радио Мусин поучал меня:

— Для того чтобы понять Америку, нужно каждый день читать газеты. По воскресеньям я прочитываю несколько фунтов американских газет.

Слыша такие вещи, я буквально смотрел ему в рот: он был для меня большим авторитетом. По его совету я уже собрал кое-какие интересные статистические данные о советской медицине. С болью отрывая время от занятий, я ходил для этого в библиотеку Медицинской академии на Пятой авеню. А он обещал за это время найти и поговорить с кем-нибудь, связанным с издательскими делами. Когда я выложил перед ним собранные материалы, он на них даже не глянул.