Василий Аксенов - «Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.) Страница 54

Люблю и спасибо, многие люди думают так же.

Для меня – большая честь твоя будущая статья обо мне.

Жора мне звонил 31-го декабря, он не знал, что я уже от тебя знаю о вашей затее[509], и не узнал от меня – но два любящих голоса дома говорили – поверх всего – о любви лишь и о других пустяках. Ссылайся на мои любые стихи – свободно, остальное ты сам все знаешь.

Меня – не трогают, после отъезда Жоры все как бы длится их мне ответ: «Ну, теперь ваша душенька довольна?» Длится и мое горькое спасибо.

Важно для меня еще мое ощущение, что не тронут тех, кто вблизи меня: Инку, Семена, <зачеркнуто>[510], еще есть.

Конечно, если они нас всех вместе не пристрелят. Да – зачем? Нас – почти нет.

Васька, все-таки мне придется продержаться на белом свете: мне надо еще – если не написать, то записать то, что знаю лишь я. Впрочем – вздор, это я от лишней задушевности, я – держусь.

Целую вас, целую вас (через сотни разъединяющих верст, как уже сказано вам не мною[511] и мной).

Андрей же Георгиевич[512] – совсем близок и прекрасен, но ему только этого не хватало[513], и он подавлен как-то слишком. Но мелочи и умеют подавить усталого человека.

И Ушика[514] любимого – целую.

Спасибо Пику – люблю всегда.

Ваша Белла.

Василий Аксенов – Белле Ахмадулиной, Борису Мессереру

Начало февраля (?) 1984 г.

Дорогие Белка и Борька!

Очень радовались последней почте и Белкиному письму особенно; из него обрисовались черты жизни. То, чего нам не хватает, есть у вас. Хоть ты и пишешь «нас почти нет», а все-таки есть, и мразь, окружающая, заставляет (благое дело мрази) любить друг друга, или, скажем, внимать, оценивать сочинения и просто слова, выражение глаз.

Здесь иные жалуются на «партийность», но на самом деле и партийности-то никакой нет, а есть только искореженная молекула самолюбий. Любое подобие успеха у ближнего (вернее, отдаленного, т. к. живем на огромных расстояниях) вызывает тихий, но отчетливый скрежет зубовный. Особенно стараются те, кому как бы и там и здесь недодали против тех, кому там пере-дали, да и здесь-де, не по праву хапают. Соискательство славы то и дело принимает курьезные формы. Парикмахер Лимонов в нежном возрасте 40 с чем-то лет изображает юного ниспровергателя эмигрантской словесности, с ним заодно такой Леша Цветков[515] свергает Ахматову, а в Израиле пышет злобой Милославский[516], из крепостных евреев князей Милославских. Ни тем, ни другим, ни третьим не написано ничего, чтобы хоть какое-нибудь право на что-то давало. Хорошо хоть, что Саша Соколов, которого эта п-братия хотела как бы аккумулировать, выбирается из-под них, потому что, хотя и Нарцисс несусветный, но все же подлинный писатель. Недавно прочли его новый роман (еще не вышел) «Палисандрия», история «кремлевского сироты», дичайший такой «сатирикон» с растлениями старух, коллекционированием трупов, словом – портрет российской интеллигенции. Последний раз говорили с ним по телефону, и он стал говорить о твоей книжке[517], восхищался, что меня порадовало – явное преодоление лимоновщины.

О твоей книге несколько раз – с неизменным захлебом – говорил по телефону и А. А.[518] во время своего парижского триумфа. Захлеб относился к самому факту выхода книги: дескать, не только у меня все хорошо, но и у Белки все хорошо.

Я спросил его: случайно не слышал ли чего-нибудь об Алеше? Ответ опять же с радостным каким-то захлебом: представляешь, ничего не слышал, просто ни словечка! Я говорю: Андрей, ты по десять раз в году за границей (ну, уж по десять, обижается он), неужели никогда в голову не пришло услышать как там сын друга. Он отвечает смущенно: а я думал, что это тебе не важно, не интересно вообще… Ну, Бог с ним!

В конце февраля начну писать статью о «Тайне» и «101-м» для Жориных «Граней». Мешал роман, но теперь я его кончил, и стало чуть больше времени. Роман получился здоровенный, хоть и меньше «Ожога», но больше «Крыма», т. е. 505 стр. Называется он «Скажи изюм». В принципе – история «Метрополя», но персонажи все выдуманные, никто себя, надеюсь, не узнает, за исключением Ф. Ф. Кузнецова – Фотия Фекловича Клезмецова. Читал, пока кроме Майки, только один человек, Илья Левин, и читал три раза подряд.

Спасибо, что моих ребят[519] так гостеприимно встретили. Они, Пол и Дэвид, приехали под большим впечатлением и, хоть в чтении и не поняли ни фига, но общая атмосфера и личность чтеца очень вдохновили.

Почему бы все-таки не попробовать почитать на этих берегах? А. А. сказал, что, по его мнению, вас бы пустили, если б вы нажали. Отчего бы не заявиться (в смысле подать заявление) и не установить сроки? Помимо разных гуманитарных выгод, включающих и наш эгоизм – видеть вас, эта поездка, думаю, могла бы сильно поправить благополучие. Тур по университетам и русским скоплениям явно принес бы неплохие деньги. Только это нужно заранее все организовать. Приглашение Солсбери еще действует?

Мы очень вам благодарны за то, что приняли нашу Нину. Она написала, что шла к суперзвездам не без робости, но была полностью очарована и т. д. Мне нравится (и Майке тоже) ее внешность (американцы привезли пачку снимков), а также ее отношение к Киту; в его дурацкой армейской жизни она стала настоящей опорой – ездит к нему часто, вообще как-то все держит под контролем. Подкупает также, что не смущается контактов с человеком, «опорочившим высокое звание гражданина СССР» <…>.

Отправляю эту почту за несколько дней до отъезда в Париж. Там 17 февраля в Театре Шайо премьера «Цапли». Не знаю, писал ли я уже вам об этом – играть они собираются параллельно с «Чайкой» и почти тем же составом, а что самое замечательное – в тех же декорациях, ибо почему же в имении Треплева не быть сейчас советскому жуликоватому пансионату «Швейник». Витез[520] хочет даже чучело чайки оставить там где-нибудь в уголке, чтобы не бросалось в глаза. Благая идея вроде бы для МХАТа, вторая птица на занавес просится. Я, честно говоря, очень предвкушаю французское действо. Пусть даже спектакль будет дрянной (но, надеюсь, не будет), а все-таки – большой театр, зал на 800 сидений, все-таки какое-то вознаграждение, а то все пишешь, как в прорву какую-то, и все поглощается без звука. Я имею в виду опять же русскую аудиторию. Жаловаться на невнимание Запада все-таки не приходится – книги собирают порядочный урожай рецензий и здесь, и в Европе. Русская же пресса (а тут этих журнальчиков и газетенок развелось как грибов, в NYC две (!) ежедневных газеты, три еженедельника, 3 «толстых») до сих пор не отрецензировала «Бумажный пейзаж»[521], хотя пишут черт знает о чем, обо всем. Миляга Алик Гинзбург[522] говорит: диссиденты тобой недовольны, считают, что ты их высмеял в «Пейзаже». А я о них и не думал.