Игорь Родин - Батальон смерти Страница 54

Я телеграфировала в штаб корпуса, чтобы нам организовали ужин, поскольку рассчитывала, что мы прибудем туда к вечеру. Но вскоре сгустились тучи, и дождь затруднил наше продвижение до такой степени, что девушки едва передвигали ноги. Каждый раз, когда мы проходили через какую-нибудь деревню, у меня возникало непреодолимое желание дать им отдохнуть, но я знала, что если я разрешу им расслабиться, то заставить идти дальше в тот же день уже не смогу. Поэтому пришлось двигаться все время вперед, невзирая на погоду и дорожную хлябь.

В одиннадцать вечера мы наконец добрались до штаба корпуса. Нас встретил начальник штаба генерал Костяев и предложил отужинать. Он сообщил также, что утром командир корпуса устроит нам смотр. Девушки мои, однако, настолько устали, что не стали ужинать. Они замертво повалились в амбаре, отведенном батальону, и прямо в одежде проспали всю ночь.

Штаб корпуса находился в деревне Редки. После завтрака мы стали готовиться к смотру.

Но тут оказалось, что несколько моих девушек не выдержали трудностей изнурительного перехода накануне. Двое их них – мой адъютант Скрыдлова, дочь адмирала, командующего Черноморским флотом, и Дубровская, дочь генерала, – были слишком больны, чтобы оставаться в строю. Их пришлось отправить в госпиталь. Я назначила своим адъютантом княжну Татуеву из знаменитого грузинского рода с Кавказа. Эта храбрая и преданная нашему делу девушка имела прекрасное образование и свободно говорила на трех иностранных языках.

В полдень я построила батальон для смотра. Зная, как тяжело пришлось девушкам за последние сутки, я на время оставила свою суровость, шутила и подбадривала своих солдатиков, пытаясь добиться того, чтобы они произвели на генерала хорошее впечатление. Девушки старались изо всех сил продемонстрировать хорошую форму и показать генералу, на что способен батальон. Вскоре приехал командир корпуса. Он обошел строй моих солдат, учинил им экзамен по всей форме, проверил их даже на сообразительность.

– Превосходно! – восторженно объявил он по окончании смотра, поздравляя меня и пожимая руку. – Я бы не поверил, что мужчины способны овладеть так мастерски всеми приемами за какие-то шесть недель, не говоря уже о женщинах. У нас здесь есть рекруты, которые обучаются уже три месяца, а с вашими дамами вряд ли кто из них может сравниться.

Затем он обратился с похвальным словом к личному составу, и мои солдатики были безмерно рады. Я была приглашена на обед в помещение штаба. Когда командир корпуса узнал, что в батальоне нет никаких комитетов, он чуть не расцеловал меня: так велика была его радость по этому поводу.

– С тех пор как в армии ввели комитеты, все совершенно изменилось, – сказал он. – Я люблю солдат, и они всегда любили меня. Но теперь от всего этого ничего не осталось. Одни неприятности. Каждый день от солдат поступают какие-то немыслимые требования. Армия утратила почти всю былую мощь. Это какая-то комедия, а не война.

Не успели мы приступить к обеду, как из Молодечно пришла телеграмма, уведомлявшая о прибытии туда Керенского. Не мешкая, генерал приказал приготовить свою машину, и мы помчались в Молодечно.

На обеде в штабе армии присутствовало двадцать человек. Керенский сидел во главе стола. Мой командир корпуса расположился справа от меня, а слева – какой-то генерал. За обедом разговор шел о положении на фронте и готовности войск к генеральному наступлению. Я в разговоре почти не участвовала. Когда обед был окончен и все поднялись из-за стола, Керенский подошел к командиру корпуса и совершенно неожиданно не терпящим возражений голосом потребовал:

– Вы должны позаботиться о том, чтобы в Батальоне смерти немедленно был создан комитет и чтобы она, – и он указал на меня, – перестала наказывать своих девушек!

Меня будто громом поразило. Все офицеры в комнате насторожились. Момент был крайне напряженный. Я почувствовала, как кровь бросилась мне в голову.

Двумя резкими движениями я сорвала с плеч погоны и швырнула их в лицо военному министру.

– Не желаю служить под вашим руководством! – воскликнула я. – Сегодня вы говорите одно, завтра – другое. Вы ведь разрешили мне командовать батальоном без комитетов. И я не буду создавать никаких комитетов! Я уезжаю домой!

Я выпалила эти слова в побагровевшее от гнева лицо Керенского и, прежде чем кто-либо в комнате успел опомниться, выбежала из дома, села в автомобиль командира корпуса и приказала шоферу везти меня в Редки немедленно. Потом мне рассказывали, что после моего ухода поднялся страшный переполох. Керенский поначалу взбесился.

– Расстрелять ее! – приказал он в приступе гнева.

– Господин министр, – вступился за меня командующий 10-й армией генерал Валуев, – я знаю Бочкареву уже три года. Она впервые узнала, что такое война, когда служила солдатом в моем корпусе. Ей досталось гораздо больше, чем любому другому солдату на фронте: она страдала не только как солдат, но и как женщина. Всегда первой шла в атаку, всегда служила примером. Она простой солдат, и слово командира для нее святая обязанность. Раз ей обещали дать возможность командовать батальоном без комитета, она никогда не поймет, почему не сдержали это обещание.

Командир корпуса и другие офицеры также защищали меня. Наконец кто-то вспомнил, что Керенский сам отменил смертную казнь.

– Смертная казнь отменена, господин министр, – сказали ему. – Если расстреливать Бочкареву, то почему бы не расстрелять те полторы тысячи дезертиров, которые устраивают здесь черт знает что?

Потом Керенский оставил мысль о том, чтобы меня расстрелять, но до отъезда из Молодечно продолжал настаивать, чтобы меня отдали под суд и наказали. Однако суд так и не состоялся.

Командир корпуса страшно рассердился, когда узнал, что я воспользовалась его автомобилем. Ему пришлось у кого-то позаимствовать другой, чтобы добраться до своего штаба в Редках, и, хотя в душе он одобрял мою выходку, все же решил учинить мне разнос и напомнить о дисциплине. А я была чересчур взволнована и раздосадована, чтобы чем-то заниматься по возвращении из Молодечно, и потому в казарме бросилась на койку, пытаясь предугадать, что же теперь будет с моим батальоном. Я понимала, что совершила серьезный дисциплинарный проступок, и укоряла себя за это.

Под вечер меня вызвали к командиру корпуса, и он строго отчитал меня за поведение, несовместимое со званием командира батальона. Я выслушала его без возражений, соглашаясь с каждым его словом, и признала, что мое поведение было непростительным.

Подошел час ужина, и я направилась в столовую штаба. За столом все с трудом сдерживали веселье. Было уже известно, что произошло в Молодечно. Офицеры мне понимающе подмигивали и обменивались многозначительными улыбками. Я была виновницей скрытого торжества. Никто не осмеливался смеяться вслух, потому что генерал сидел во главе стола с мрачным видом, словно боялся ненароком улыбнуться и одобрить тем самым веселье штабных офицеров по поводу моей стычки с Керенским. Но в конце концов генерал не выдержал и присоединился к общему оживлению. Запрет на веселье был снят.