Анри Сансон - Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 1 Страница 54

Осужденный к смерти на виселице Ларше был отвезен на место казни в пятницу 19 ноября 1694 года в шесть часов вечера.

Он сидел в тележке подле некоего Рамбо из Лиона, товарища из типографии вдовы Шармо на улице де Ла Вьель-Буклери, арестованного и осужденного также по делу этого ужасного памфлета. Ларше вертелся на своей скамейке, казался рассеянным, с расстроенными мыслями, не имевшими никакого отношения к этому ужасному моменту, который так быстро приближался, и обращал весьма мало внимания на слова утешения своего исповедника.

Когда повозка остановилась у подножия виселицы, Рамбо сошел на землю первый, и пока около него хлопотали помощники, Шарль Сансон подошел к Ларше, который, опутанный веревками, с трудом сходил с повозки.

Он проворно наклонился к моему предку и сказал ему:

— Вы лишите жизни невинного: хотите ли вы, чтобы он простил вам за ваше участие в этой несправедливости?

— Говорите, милостивый государь.

— Как мой труп, так и вся моя одежда через несколько минут будут принадлежать вам; быть может, женщина, носящая мое имя, захочет потребовать мое тело, чтобы предать его земле. Поклянитесь, что вы отдадите его ей, только сняв сумочку, которую вы видите на моей груди. Эту сумочку, поклянитесь, сохранить и отдать ее моему сыну, когда он явится, чтобы расспросить вас о последних минутах жизни своего отца.

Мой предок обещал Жану Ларше исполнить все, чего он так настоятельно от него требовал.

Без сомнения, с исполнением последней воли было связано весьма много важного, потому что как только он освободился от этой заботы, его лицо необыкновенно прояснилось и, утверждая, что он ни в чем не виновен, Ларше устремил все свои мысли к Богу и в молитвах просил о спасении своей души.

Несколько минут спустя его тело качалось на виселице подле тела его товарища. Жана Ларше и Рамбо не стало.

Госпожа Ларше не сделала ни одного шага, чтобы получить позволение приличным образом похоронить своего мужа; напрасно мой предок держал тело казненного в Пилори, сняв с него бесценную сумочку, как обещал покойнику.

Глава V

Николай Ларше, мститель своего отца

Мой предок хранил в продолжение шести лет клад, доверенный ему Жаном Ларше.

В 1699 году, тогда ему было шестьдесят четыре года, этот старец, который до того времени с болезненной и пасмурной решимостью нес свой крест, казалось, ослабевал под тяжестью бремени.

Он стал избегать уединения, которым прежде так дорожил. Будучи беспокойным, не меняя своего мрачного настроения, он содрогался при малейшем шуме, и в то же время нуждался в звуке человеческих голосов; малейшая тишина устрашала его. Часто, в продолжение длинных вечеров, которые ему посвящал уже взрослый сын, если случалось что он на несколько минут умолкал, то отец восклицал со злобным нетерпением: «Говори, да говори же!» С приближением ночи беспокойство, томившее его постоянно, принимало характер безумия: он бежал из своего дома, уходил к своим соседям и возвращался домой весьма поздно. Сумерки наводили на него такой страх, что подле его постели в продолжение всей ночи стояла зажженная лампа.

Этот беспорядок мыслей принял такой страшный характер, что его друзья и сын советовали ему избрать себе подругу, присутствие и заботы которой сгладили бы горечь и страдания последних дней его жизни.

Мой предок поклялся никогда не помещать соперницы подле тех, которые всегда жили в его воспоминаниях. Кроме того, он считал крайним безумством вступать в брак в столь престарелые годы.

Однако Всевышний, смилостивившись над его страданиями, все-таки послал ему женщину умную, нравственную и благочестивую, которая нисколько не страшилась мысли, что должна разделить участь этого старца. Она, казалось, поняла все величие святого призвания, которое она обязана была подле него выполнить.

Имя этой женщины Жанна-Рене Дюбю. Она была дочерью Пьера Дюбю, токарного мастера, жившего на улице Борегар прихода Нотр-Дам де Бонн-Нувель.

Жанна-Рене воплотила в жизнь надежды, которые все питавшие некоторую привязанность к Шарлю Сансону де Лонгевалю возлагали на этот брак. Ее присутствие в доме в Новой Франции возвратило моему предку спокойствие. Женщина покорная, нежная подруга, она никогда не падала духом в бесславной участи, которую избрала сама по своей воле; благодаря ей, за недостатком счастья, на которое он уже не мог надеяться в этой жизни, старый исполнитель, наконец, узнал утехи чистой и безмятежной любви.

В крещение 1770 года в доме Шарля Сансона де Лонгеваля собралось многочисленное общество.

В нашем роду всегда строго исполняли священные обряды этого торжества. Мы дорожили этими безмятежными праздниками домашнего очага.

За столом моего предка сидело десять человек собеседников, и Шарль Сансон разрезал пирог на одиннадцать частей. В эту минуту постучали в дверь.

Первой мыслью всех было, что Господь Бог посылает того, кого ожидали, и предок мой, уверенный, как и прочие, наполнил большой кубок вином и приказал одному из своих слуг ввести пришельца.

Несколько минут спустя в зал вошел молодой человек от двадцати четырех до двадцати пяти лет, бедно, но чисто одетый, с небольшим пакетом под мышкой.

Он казался удивленным, встретив столь многочисленное общество, и спросил Шарля Сансона, которого заметил на самом конце стола, что точно ли он исполнитель верховных приговоров.

Мой предок отвечал утвердительно, и незнакомец просил его уделить ему несколько минут.

Шарль Сансон поспешил уверить молодого человека, что он в ту же минуту будет к его услугам, но надеется что, прежде всего, по причине торжества, которое одинаково празднуется как королями, так и пастухами, пришелец присядет на несколько минут к столу человека, готового услужить ему, если он нуждается в его услугах.

Незнакомец поблагодарил взволнованным голосом моего предка, взял скамью и присел в углу у высокого камина. Один из слуг отнес ему кубок и часть пирога.

Между тем, пока он ел, мой предок заметил, что по щекам молодого человека текли крупные капли слез.

Нежная и печальная физиономия незнакомца возбудила внезапную симпатию в душе Шарля Сансона; он твердо решился помочь ему, предполагая, что эти слезы должны были быть следствием глубокого горя, и не считал нескромным спросить об их причине.

Молодой человек отвечал, что если он плачет, то не потому, что был голоден или чувствовал жажду; а проливает слезы при мысли о том, что этот вечер он мог бы провести в кругу своего семейства в доме отца, а между тем несколько минут назад перед ним захлопнули дверь те, с кем его связывали узы крови, и отказали ему в этом уделе семейной радости, который так великодушно предлагал человек, совершенно ему чужой и незнакомый.