Анна Федорец - Савва Морозов Страница 54

Рядовые посетители ярмарки начинали разъезжаться в середине августа; после 15-го числа оставались в основном оптовики. Как уже говорилось, официальное закрытие ярмарки начиная с 1864 года приходилось на 25 августа. Однако торговля нередко продолжалась до 1 — го, а то и до 10 сентября. Как вспоминал П. И. Щукин, «в последних числах августа ярмарка заметно пустела: в Модной линии, ближе к старому собору, оптовые торговцы сукнами закрывали свои лавки, то же делали в Панском гуртовом ряду мануфактуристы. Когда начинали появляться на ярмарке козлы и козы, спускавшиеся с городских гор, то купцы говорили, что ярмарка кончается, а когда начинали бродить свиньи, то говорили, что она уже кончилась».

Завершалась ярмарка так же, как и начиналась — благодарственным молебном. Так, газета «Московский листок» от 17 сентября 1903 года сообщала: «Вчера на Новой площади, что близь Никольских ворот, по желанию местных торговцев, совершен первый в нынешнюю осень молебен по случаю благополучного окончания торговли на Нижегородской ярмарке». Последние торговцы разъезжались, торопясь до осенней распутицы поспеть в родные края.

Во время ярмарки этот провинциальный город наполнялся людьми до отказа. Пестрая толпа ярмарочных посетителей, если смотреть на нее с высоты, напоминала лоскутное одеяло. «Съезд на Нижегородскую ярмарку достигает 200 тысяч человек; съезжаются преимущественно русские; азиаты, не составляя особенно значительной части приезжих, разнообразием своих типов и костюмов придают ярмарке отчасти восточный характер». В это же время в самом Нижнем Новгороде людей проживало на порядок меньше — около двадцати тысяч.

Сюда приезжали крупные купцы и мануфактуристы, мелкие торговцы и ремесленники. Приезжал и простой народ — отовариться, пообщаться, развлечься. «Всяк суетится, лжет за двух, и всюду меркантильный дух» — так в «Путешествии Евгения Онегина по России» А. С. Пушкин характеризовал Нижегородскую ярмарку. Действительно, «меркантильный дух» на протяжении почти трех столетий являлся тем мощным магнитом, который ежегодно притягивал «к Макарию» неисчислимое множество людей. Кого только не объединяла ярмарка в своем «плавильном котле»: на протяжении полутора месяцев здесь жили бок о бок русские и азиаты, москвичи и жители провинции, богачи и нищие.

Наряду с лицевой стороной была у ярмарки и своя изнанка. О ней упоминает П. И. Щукин: «На ярмарку съезжалось множество нищих, калек и уродов. По рядам днем разъезжали в колясках разряженные в платья ярких цветов женщины и прелюбезно раскланивались с торговцами: это были обитательницы Кунавинских притонов, приезжавшие на ярмарку из Москвы, Казани, Рыбинска и других городов».[231] Были здесь, разумеется, и другие представители общественного «дна»: карманники, взломщики, карточные шулеры…

Отбросов общества на ярмарке оказывалось так много, что специально для них был построен ночлежный приют. Но всё же они составляли небольшую часть приезжих. Здесь было немало мещан и крестьян, сюда приезжали за товарами дворяне, гостили со свитой великие князья. Главный же тон на ярмарке задавало именитое московское и местное купечество.

Ярмарочный быт был патриархален, редко выходя из привычного русла. Крупные московские фабриканты и влиятельные торговцы приезжали на ярмарку ближе к ее окончанию, когда предстояло заключение крупных сделок. Солидные коммерсанты ценили постоянных клиентов, оказывали им почет и уважение. И те платили взаимностью. Об этом свидетельствует П. И. Щукин; он с юных лет ездил на ярмарку вместе с дядей, первые недели торгов замещавшим отца. «Приезжие покупатели, входя в лавку, крестились и троекратно целовались с дядей и с главными приказчиками. Некоторые покупатели привозили подарки. Так, казаки братья Абрамовы из Новочеркасска дарили балыки или цимлянское вино, кавказские армяне — кахетинское вино в бурдюках или сушеные фрукты». Об обычае угощать партнеров писал и купец И. М. Чумаков: в 1883 году торговля шла плохо, покупателей почти не было, коммерсанты терпели убытки. Чумаков рассуждал: «Дел нет, а расход веди: сегодня угощал обедом Гирбасова Прохора Федоровича… Расходовал 6 рублей 50 копеек. Нужно угостить, ведь покупатель».[232]

Выгодными покупателями на ярмарке считались ходебщики, они же «ходьба» или коробейники. Они закупали товар на ярмарке большими партиями, расплачиваясь за него наличными «на довольно значительную по тогдашнему времени сумму». Купленное они затем перепродавали в провинции, торгуя вразнос по селам и деревням. «Каждый хозяин «ходьбы» приходил в лавку с десятью или более приказчиками, долго торговался, потом каждый из его приказчиков в отдельности отбирал товар; после отборки товара по заведенному обычаю «ходьбу» угощали в трактире Бубнова, куда отправлялись в таком порядке: впереди шли хозяин «ходьбы» с моим дядей, а за ними попарно приказчики-ходебщики».

На протяжении десятилетий жизнь в торговых рядах текла раз и навсегда заведенным образом. «Ходячие цирюльники бреют на улице ломовых, сидящих на своих телегах, а странствующие сапожники чинят прохожим сапоги. Женщины и мальчишки подбирают щепки, дощечки, бумагу, концы веревок и т. п. Снуют бабы с владимирскими вишнями, разносчики с балыками, ветчиной, раками и другими товарами, татары со шкурками каракуля, персияне с коврами, орехами и сушеными фруктами, бухарцы и хивинцы в своих пестрых полосатых халатах. Хлебники на лубочных лотках разносят по лавкам белый ситный хлеб, а бабы на коромыслах — кушанья в эмалированных судках и соленые огурцы в железных ведрах… По чрезвычайно длинному плашкоутному (то есть опирающемуся на плоскодонные суда. — А. Ф.) мосту тянутся, как и прежде, по двум противоположным направлениям бесконечные вереницы телег, нагруженные невыделанными кожами, разным железом и чугуном, ящиками, бочками и т. д.».[233]

На ярмарке царил строгий порядок. Любое его нарушение строго каралось. Так, по словам Н. А. Варенцова, «курить на улицах и площадях ярмарки строго воспрещалось, и делающие это наказывались… штрафом. Неоднократно мне приходилось видеть, как какой-нибудь шутник вынимает папиросу и берет в рот, делая вид, что как будто не замечает полицейского, стремительно бросающегося, чтобы задержать его. Но прохожий идет спокойно и не зажигает; полицейский, догадываясь, что всё это им проделано нарочно, сердито отходит прочь, чем вызывает у зевак хохот».[234]

Любая торговля — риск, поэтому за внешней размеренностью скрывалось кипение нешуточных страстей. Здесь сколачивались и терялись гигантские, порой миллионные состояния. Костромской купец И. М. Чумаков писал в «Памятной книге»: «Продаю и рискую, то есть отпускаю в кредит почти незнакомым. Не рискнешь — не продашь».