Ирина Гуро - Ранний свет зимою Страница 54

Мысли его снова вернулись к работе: на гектографе много не сделаешь. У Ивана Ивановича нашелся знакомый наборщик в типографии «Забайкальских ведомостей». Человек, кажется, подходящий. Ах, как надо бы настоящую технику! Ведь так много выпускаем листков, воззваний!

…Сколько здесь придется сидеть? Кто знает. Завтра потребую книги. Прежде всего: Геккеля — «Мировые загадки». Затем недочитанный Юм: «Исследование человеческого разума». Многое у Юма вызывает протест, возражения, но интересно… И обязательно стихи Шевченко. Хоть книга с большими купюрами цензуры, но все равно — наслаждение.

Перед глазами встали ряды книг, аккуратные стеллажи, в окне — шпиль ратуши, блеснувший в луче закатного солнца… Да, это было в Дрездене. Маленькое кафе с матовым фонарем у входа, открытое лицо с ясной усмешкой… «Где ты, далекий старший друг? И где сведет нас судьба, дорогой мой Степан Иванович? Где-нибудь на этапе, на пути в ссылку? В тюрьме? На конспиративной квартире? Или будет эта встреча иной, радостной, в дни боев и побед революции?..»

Что-то булавочным уколом впилось в плечо. Миней отвернул рукав косоворотки. Клопы! Какая пакость! Может быть, это мера воздействия? Ну, знаете, это как на кого!

С яростью принялся он барабанить в дверь кулаками. Никто не отзывался.

«Этак кулаки собьешь», — сообразил он, повернулся к двери спиной и что было силы забил по двери каблуками.

Послышалось позванивание ключей, торопливые шаги. Глазок открылся:

— Вам чего?

— Через дверь не разговариваю, отоприте.

Вошел надзиратель.

Миней тихо и внушительно сказал:

— Сейчас же в другую камеру! Без кло-пов!

Надзиратель почесал ключом переносицу и, вздохнув, изрек:

— Пожалуй, такую, чтоб вовсе без них-с, не сыщешь!

— Что? Всю тюрьму загадили? — осведомился Миней.

— Я доложу-с, — промямлил надзиратель и вышел.

— Поскорей, а то буду шуметь! — напутствовал его арестант.

Вскоре явился помощник начальника тюрьмы, молодой человек с испитым лицом.

— Вам чего угодно? Почему производите шум? — спросил он, рисуясь и дергая плечами с блестящими погонами тюремного ведомства.

— Потому что не терплю паразитов! — ответил Миней.

— В данное время предоставить другую камеру не могу, — сухо заявил тюремщик.

— А кто вы такой? — вдруг, будто впервые увидев его, спросил Миней, хотя помощника начальника тюрьмы знала вся Чита.

— Я помощник начальника тюрьмы…

— Начальника мне! — Миней повернулся спиной.

Через час его перевели в другую камеру. Он потянул носом и удовлетворенно усмехнулся: камеру недавно дезинфицировали.

Давешний надзиратель зашел, тоже принюхался:

— Больше не будете стучать?

— Пока нет.

На ужин принесли «пайку» хлеба и миску бурды. Арестант хлеб взял, миску вернул:

— Хлебайте сами.

После злоключений прошлой ночи он заснул как убитый. Сильный и ровный шум дождя, однако, разбудил его. Спросонок не сразу вспомнил, где он. Первая ночь в тюрьме! А сколько еще тюремных ночей будет в жизни!

С этой мыслью он уснул снова.

Митя опасался, что Гонцов будет ругать его за потасовку, за то, что он по-мальчишески пытался отбить Минея у полиции. Однако Алексей, удрученный арестом товарища, думал о другом: вряд ли долго продержат, — у Минея ничего не нашли. Но кто их знает… И попросил Митю:

— Ты пошли Кешу — пусть осторожно предупредит Татьяну. А сам зайди ко мне в вечернюю смену. Листовку выпустим завтра ночью.

У давно не крашенного штакетника гулял рыжий кот. В палисаднике на спинке скамейки висело что-то белое, прозрачное. На широкой скамье лежали катушка и наперсток.

«Значит, она уже не спит», — подумал Кеша, не решаясь зайти в дом. У него сжалось сердце: с какими вестями он является! Прошло несколько минут. Таня не появлялась. Из дома не доносилось ни звука.

«Так и на смену опоздаешь…» Кеша двинулся было, но внезапно в дверях мелькнуло платье. Стремительно выбежала Таня, схватила шитье и устремилась назад.

«Вот так она всегда, как вихрь! Разве тут соберешься объясниться!»

Таня была уже около дома, когда Кеша тихо окликнул ее.

Она тотчас вернулась и подошла к самому забору.

— Вы почему не заходите? — с внезапной тревогой спросила Таня.

Кеша молчал.

— В доме никого нет, — быстро добавила она, все больше тревожась. — Родители в деревню уехали.

— Вот это хорошо! — некстати проговорил Кеша.

— Да говорите же! — прикрикнула она.

Кеша посмотрел с опаской на ее пылающие глаза, на дрогнувшую верхнюю губу с темными усиками. Нежность и жалость охватили его. Он глубоко по-детски вздохнул и сразу выложил все.

Таня не заохала, не заплакала, только побледнела, и руки ее крепче сжали штакетник.

— Татьяна Михайловна, — робко подал голос Кеша, — вы не расстраивайтесь так. Ведь без улик взяли. Как есть чистым…

— А фараонам здорово попало?

— Одному морду набок своротили, другому подбили глаз… Говорят, четырех человек от нарядов освободили. Неприлично, мол: на посту, а сам весь пластырем облеплен!

Таня слабо улыбнулась:

— Ну, спасибо, что пришли… Пусть только они ко мне сунутся!

Она подала Кеше руку. Он осторожно сжал ее холодные пальцы.

— Татьяна Михайловна… — У него сразу пересохло в горле. Он хотел сказать, что хочет быть с нею всегда, в радости и печали, что она удивительная, что такой больше на свете нет… И многое еще такое же необыкновенное. Но слова не шли с языка, хоть умри!

Таня улыбнулась лукаво и шепнула:

— Какой же вы! Прокламации клеить не боитесь, а девушке слово сказать…

Она схватила Кешину голову, притянула к себе и поцеловала сначала в один глаз, потом в другой.

Кеша всегда думал, что Таня выше его, а теперь, когда она стояла так, держа его голову, оказалось: они одного роста, и Кеше почему-то показалось это чрезвычайно важным.

Таня давно убежала в дом, а он все стоял у забора в совершенной растерянности.

…Рабочий поезд из нескольких наспех переделанных товарных вагонов, бегавший между Читой и Читой — Дальним вокзалом, возил на работу «деповщину». Почему-то называли поезд: «ученик».

Вагоны уже дребезжали на стрелках, когда Кеша бегом нагнал отходивший поезд.

— Поддай жару, Аксенов!

— Что твой гуран скачет! — кричали из вагонов.

На полном ходу он вскочил на тормозную площадку. Ему казалось, что он догнал бы и курьерский — столько силы и ловкости было у него сейчас.

А между тем стояло обычное читинское утро с холодным туманом, плавающим над рекой, и ослепительным солнцем, поднимавшимся в безоблачном небе.