Семен Луцкий - Сочинения Страница 54

Сегодня мне как-то особенно хочется Вам написать. Вспоминаю то, что было пять лет тому назад. Если бы не забастовка, поехал бы к этому дню в Шабри. Думаю, что она Вам тоже помешала и огорчаюсь за Вас.

Как это странно: чем больше проходит времени, тем яснее становится, каким человеком был Михаил Андреевич… Он все больше овладевает теми, кто знал его и любил. Он всем нам становится все ближе и ближе и ощущение его постоянного духовного присутствия все сильнее. И с каждым годом все тяжелее для нас его физическое отсутствие, без него наша Ложа дышит на ладан. Он был ее душой…

Что Вам еще сказать, милый друг? Слова никогда не могут передать ту теплоту, которую так хочется, чтобы Вы почувствовали…

Как Вам сейчас, должно быть, трудно в связи с забастовкой… Напоминаю Вам, что Вы всегда можете у нас переночевать мы все были бы счастливы повидать Вас. Может быть, все— таки, как-нибудь соберетесь к нам к ужину, а потом и переночуете? Очень хочется Вас повидать, но я не знаю, в какие часы и где В<ас> можно застать. На будущей неделе ждем к нам… Адиньку с Давидом[317] (пока это только еще надежда). А потом они уедут в Палестину. Неделю тому назад я поехал в Страсбург, но их там еще не было[318]. Во всяком случае, верю, что ждать уже недолго.

Рад буду получить от В<ас> весточку, а еще больше, если Вы приедете ночевать — много есть у меня, что В<ам> рассказать с того времени (вечность!), как мы не виделись.

Будьте здоровы, дорогая Татьяна Алексеевна, и не сердитесь на мое долгое молчание.

Сердечно обминаю Вас и дорогую Эмилию Николаевну.

В<аш> Сема.

<На полях> Напоминаю мой телефон. Имеете ли какие-нибудь известия от Каффи? Знаете ли его адрес?

Париж, 17/XI <19>48

Дорогая Татьяна Алексеевна,

Я был в Бельфоре[319] всю неделю от 7 до 14-го и, вернувшись, застал Ваше письмо. Раньше всего хочу сказать Вам, что я не знаю, где может находиться клише печати Ложи, и не уверен даже в том, что оно сохранилось. Спрошу у Абр<ама> Сам<ойловича> и у Аси[320].

Как хорошо, что дело с набором идет так быстро! Вы — молодец! Жду с нетерпением появления книги[321].

А теперь… о Вашем письме, которое меня огорчило и взволновало. Вы мне слишком близкий друг, чтобы я мог это от Вас скрыть, а потому я буду с Вами совершенно откровенным.

Вы пишите: «Вы теперь совершенно погрузились в еврейские дела» — такая фраза была уже у Вас у другом письме, и в ней я чувствую некоторое осуждение…

Далее Вы пишете: «Думаю, что Вы вообще вычеркнете нас из круга своих близких знакомых — так Вы увлечены тем, чем мы все-таки увлекаться с головой не можем».

Милый друг, скажите по совести, какими иными делам я сейчас увлекаться? Французскими? Русскими? И те и другие интересуют меня, но я в них никакого действенного участия принимать не могу: и не по плечу они мне и чем я могу быть в них полезен? Это одно стерильное кипение…

Иное дело «еврейские дела». Строится молодая община, и в этом строительстве я могу быть реально полезным. Строительство это захватывающе интересно. Если бы Вы видели в Палестине то, что видел я[322], или послушали мой доклад (в Обществе русско-евр<ейской> интелл<игенции> 3/XI[323]), то согласились бы со мной. Вы знаете — я не сионист, никогда им не был и не буду. Сионизм слишком узок, он только один из возможных путей разрешения «проклятого еврейского вопроса», но сейчас этот путь единственно реален и ему надо помочь в спешном порядке. Я всегда считал, что истинный путь разрешения евр<ейского> вопроса — это путь разрешения общечеловеческой проблемы, но… я убедился в том, что путь этот очень медленный, и «пока солнце взыдет, роса очи выест», а тем временем вырезано 6 мил<лионов> евреев (1/2 всего европ<ейского> еврейства или 1/3 мирового). Все народы пострадали в этой страшной войне, но ни один не пострадал так, как еврейский, ни один не уничтожался с такой дьявольской планомерностью.

И нет никакой гарантии в том, что это не повторится (были, ведь, и в «цивилизованной» Англии погромы во время «Эксодуса»).

Поэтому сейчас путь создания еврейской автономной общины (даже государства, хотя я не очень люблю государства) есть путь спешный, путь самосохранения. И если будет новая мировая резня, то лучше уж будет евреям умирать с оружием в руках, чем быть загнанными в газовые камеры, как глупые овечки.

Я продолжаю не быть «националистом», но сейчас вопрос еврейской независимости есть вопрос не теоретический, а практический и неотложный. И поэтому я так «вложился» в евр<ейские> дела и мечтаю потом переехать в Палестину, чтобы помочь строить страну и… чтобы, по мере сил, там же начать бороться против того, что, я знаю, фатально и неизбежно там будет — т. е. против узкого национализма и шовинизма. Это, конечно, явление отвратительное, но если есть народ, которому этот грех более простителен, чем другим, то это, конечно, евр<ейский> народ, больше всех страдавший от национализма других народов. Но простить не значит примириться, и потому я говорю, что с этим «там» надо будет начать бороться.

Да, конечно, как Вы сами пишите, Вы «этим» увлекаться с головой не можете потому, что (говорю это с полной откровенностью и с глубоким убеждением) — как бы Вы не были далеки от антисемитизма, каких бы близких друзей-евреев Вы не имели

Вам этого не понять — для этого нужно быть самому в «еврейской шкуре». Для Вас евр<ейского> вопроса нет, ибо евреи — люди, как другие, хорошие или плохие, для меня он есть, ибо евреев и хороших и плохих — режут. Вы этой резней возмущаетесь, ибо «режут людей», я возмущаюсь еще больше, ибо «режут людей за то, что они евреи», и только за это. В этом вся разница наших восприятий. Теоретически Вы тоже это понимаете, но практически все-таки больнее мне. Подумайте, дорогая Татьяна Алексеевна, и я уверен, что Вы со мной согласитесь.

Теперь — другое. Вашу фразу: «Я думаю, что Вы вообще вычеркнете нас из круга своих ближайших знакомых» — я хочу считать только шуткой. Иначе мне было бы слишком больно… Как Вы могли это написать? И неужели Вы дружбу оцениваете по числу визитов? Я всегда думал и думаю, что дружба — это — раньше всего — полное доверие. Я могу друга не видеть год, огорчаться, что он не приходит (или что я не прихожу), но я всегда чувствую его присутствие около себя и всегда стараюсь понять и объяснить причину его редких «приходов». Мне и в голову не приходит, что он «забыл меня», ибо поскольку я уверен, что мы друзья, я доверяю ему сполна и надеюсь на его ответное доверие. Вы тоже не бываете у нас — я знаю, как Вы заняты, как работаете, как устаете. Я огорчаюсь, но понимаю Вас, ибо сам я тоже работаю, занят и устаю. Но я верю, что при первой возможности я приеду к Вам или Вы к нам — с визитами я не считаюсь — и это будет для меня большой радостью. Вадим[324] бывает у меня 2–3 раза в месяц, я у него 1 раз в год! Но я не думаю, что я люблю его меньше, чем он меня. Просто так выходит. И он это понимает, как и я Вас понимаю. А Вы меня, видно, понять не можете…