Айно Куусинен - Господь низвергает своих ангелов (воспоминания 1919–1965) Страница 55

Я провела с ним в камере много суток, пока меня, наконец, среди ночи не вывели на допрос. Ведший допрос красавец был совершенно пьян. Я с трудом разбирала, что он говорит, ответы записывать он не мог. Потом он стал брать у меня отпечатки пальцев, это у него никак не получалось, и он в ярости рвал испорченные бланки. Час тянулся за часом, а я всё считала испорченные бланки. Когда я дошла до ста тридцати пяти, в комнату вошли двое штатских. Они спросили, как меня зовут, и увели с собой. Пьяный следователь остался сидеть, тупо глядя перед собой.

Мы поехали в милицейское управление. Меня отвели к начальнику всей московской милиции. Генерал поздоровался со мной довольно вежливо. Я осмелилась ему честно рассказать о своём сложном положении. Генерал обругал своих подчинённых и обещал помочь с пропиской. Дал свой телефон, просил позвонить через неделю, проводил до дверей и велел одному из своих подчинённых отвезти меня, куда я попрошу. Скоро я снова была у своей старой домработницы.

Александра с мужем, оказывается, подняли на ноги моих старых друзей, занимающих высокие посты, а те связались с генералом. Вот почему он был так вежлив. У Александры я переночевала только одну ночь, а потом перебралась к её родственникам. Через неделю я позвонила генералу, но мне сказали, что его нет. Даже начальник милиции боялся иметь со мной дело!

Вскоре с помощью одного из моих друзей я попала на приём к высшему милицейскому чину страны. Управление находилось на Лубянской площади. Начальник был очень любезен и тоже вызвался мне помочь. Правда, в тот же вечер он должен был ехать во Львов, но дал мне свой телефон и попросил позвонить в определённый день на следующей неделе. Потом он заговорил менее официальным тоном и спросил, была ли я знакома с некоторыми руководителями Советской Карелии — Гюллингом, Ровио, Маттсоном и другими. По этому вопросу и его хорошему знанию Карелии я поняла, что он когда-то был там.

Я позвонила в назначенный день, но никто не ответил. Позже я говорила по телефону с секретарём, который на вопрос, где его начальник, ответил уклончиво, советовал больше не приходить.

Позднее выяснилось, в чём дело. Генерал поехал во Львов подавлять «бандитский мятеж». Вернувшись, он доложил, что беспорядков прекратить не смог. Кроме того, он высказал мнение, что речь идёт не о бандитах и разбойниках, а скорее о движении украинских националистов. Привезший дурные вести генерал был расстрелян.

В конце апреля 1947 года я была в гостях у моего старого друга Александры Коллонтай. Её недавно отозвали с должности советского посла в Стокгольме. Александра Михайловна принимала меня в своей старомодной скромной квартире. Выглядела она больной, была в подавленном настроении, передвигалась по комнате в инвалидной коляске. Сказала, что пишет, с помощью секретаря, воспоминания. Был канун Первомая, вся Москва готовилась к празднику. Водки хватало с избытком, а хлеб был по карточкам. Почему-то в неограниченном выборе в магазинах лежали кремы и духи, но мыла было не достать. Александра Михайловна пожаловалась, что чиновники обошлись с ней несправедливо, когда она попыталась получить карточки, чтобы купить продукты к праздничному столу.

На почётном месте на письменном столе стояла фотография короля Швеции Густава V в красивой рамке и с дружеской дарственной надписью самого короля. Снимок напоминал о дипломатической карьере Александры Михайловны. В прошлом революционерка-идеалистка, она была сначала полпредом в Швеции и Норвегии, потом в Мексике, а последние годы — послом в Швеции. Теперь её блистательная жизнь близилась к концу. Ещё в ранней молодости эта чрезвычайно образованная женщина участвовала в тайных антицаристских заговорах, знала Ленина и многих революционеров. В начале двадцатых годов она была душой «рабочей оппозиции», а после захвата Сталиным власти лишилась всех важнейших постов. После традиционной «самокритики», отказавшись поневоле от своих прежних взглядов, она смогла начать карьеру дипломата.

Бывший посол тепло говорила о Финляндии и других северных странах. Она хорошо знала шведский, немного финский, который выучила в молодости, не раз проводя лето под Выборгом. Коллонтай обладала острой наблюдательностью, её воспоминания были бы, несомненно, интересны. Не знаю, успела ли она их закончить. Если и успела, они, скорее всего, были уничтожены после её смерти в 1952 году.

После казни милицейского начальника опять пропала надежда получить московскую прописку. Проведя девять лет в заключении, я на себе испытала, что такое коммунистическая система, как она обходится с людьми. Я понемногу утвердилась в мысли, что если коммунизм распространится за пределы Советского Союза, он будет повсюду сеять горе и несчастье. Но, по-моему, руководители капиталистических стран далеко не в полной мере осознавали грозящую миру опасность. Я решила хоть как-то помешать распространению коммунизма. С надеждой, кроме того, разрешить мои собственные трудности.

В конце апреля 1947 года пошла в Москве в посольство США. Я хотела разъяснить американцам положение вещей. Там я спросила, могу ли я надеяться, что мне помогут выехать из СССР. Я была в отчаянии и наивно верила, что американцы смогут мне чем-нибудь помочь или хотя бы дать совет. Меня выслушали с обычными для американцев дружелюбием и вежливостью, но я видела, что они даже не поняли, чего я добиваюсь. Они были очень наивны или просто мне не доверяли. Как же дорого я впоследствии заплатила за этот визит! Единственная польза состояла в том, что американцы взялись отправить в Данию письмо, посланное Томсеном своему брату из Воркуты.

И снова надо было искать выход. Я знала, что дни мои в Москве сочтены. Я случайно вспомнила армянку, бывшую вместе со мной в Воркуте. Она освободилась раньше меня и приглашала в гости в Армению. Я ей написала и скоро получила ответ и приглашение. Денег на дорогу не хватало, я продала часть своих вещей и поехала в Кировокан, где моя знакомая работала учительницей. Она меня хорошо приняла, советовала поискать место учителя иностранных языков. Но я снова столкнулась с непреодолимым препятствием: я — бывший политический заключённый. Месяцы проходили в безрезультатных поисках.

Шёл 1948 год. Новая волна арестов захлестнула и Закавказье. Я боялась, что у моей приятельницы будут из-за меня неприятности. Арестовывали большей частью политзаключённых — взять могли нас обеих. Мне пришлось переехать к её родственникам в Тифлис.

Весной 1948 года я несколько недель провела в столице Грузии. Прежде я там бывала в 20-е годы. Но меня преследовали всё те же трудности — и здесь нужна была прописка. Аресты с каждым днём учащались, положение в Грузии становилось всё тревожнее. Осталась единственная возможность — вернуться в Москву и снова попытать счастья в посольстве США. Я тешила себя надеждой, что американцы всё-таки возьмут меня к себе на работу.