Евгения Гутнова - Пережитое Страница 55

Третий, наиболее интересный член нашей кафедры, профессор Николай Павлович Грацианский, тоже был яркой личностью. Небольшого роста, изящный, худощавый, весь какой-то легкий и вместе с тем суховатый в обращении, он не располагал к себе, как Сергей Данилович, и не обладал величественностью и монументальностью Евгения Алексеевича. У него было тонкое, красивое и интеллигентное, но не очень доброе лицо, пронзительные, небольшие серые глаза с прищуром. Его красивый рот обрамляли аккуратные, чуть тронутые сединой усы. Николай Павлович был несколько желчен, раздражителен и часто язвителен. Попасться к нему на язычок было страшно.

Яркий, талантливый лектор и прекрасный, хотя и очень строгий и взыскательный преподаватель, он стал блестящим исследователем и знатоком источников. Экзамены ему было сдавать страшно, но учил он очень хорошо, школил своих не очень многочисленных учеников как следует, и почти все они выросли хорошими учеными. Его перу принадлежала превосходная книга об аграрной истории раннесредневековой Бургундии[19], сделавшаяся событием не только в нашей, но и во французской медиевистике. Правда, у нас эта книга вышла с гнусным предисловием, в котором автора поносили как последыша буржуазной историографии, поклонника весьма консервативного австрийского историка Допша. Так что, непонятным оставалось, зачем надо было выпускать эту книгу. Из всех членов нашей кафедры он, по-моему, наиболее скептически относился к тому, что происходило в стране, хотя и старался этого не показывать. По горькой иронии судьбы в год окончания Великой Отечественной войны, в 1945 году, он в расцвете творческих сил был при странных обстоятельствах убит по дороге на свою дачу возле Наро-Фоминска. Нашли его спустя сутки после исчезновения без каких-либо признаков ограбления. Расследование, которое велось на уровне КГБ, ни к каким результатам не привело (во всяком случае, об этом ничего не сообщалось). Были предположения, что убийство носило политический характер и совершили его какие-то прибалтийские националисты: незадолго до этого, сразу после окончания войны, Николай Павлович ездил в Прибалтику, где было неспокойно, с лекциями о немецкой агрессии в эти земли в средние века. Возможно, поездка была воспринята как русификаторская акция и вызвала столь жесткую реакцию. Но это только предположение.

На кафедре с самого начала работал и Владимир Михайлович Лавровский, милейший, добрый и благородный, но немного смешной человек. Он был большим специалистом в области аграрной истории Англии XVII–XVIII веков, а также истории английской революции. Побывав одновременно с Евгением Алексеевичем в Англии, он выпустил в 1938 году (если не ошибаюсь) превосходную книгу по истории парламентских огораживаний в Англии XVIII века[20], получил за нее докторскую степень.

В.М.Лавровский был энтузиастом истории, занимался ею со страстью, так же как и преподавал. Он любил своих учеников и опекал их, как наседка цыплят, чего не делали другие наши учителя, предпочитавшие, чтобы мы сами находили свой путь в науке. Небольшого роста, коренастый, очень подвижный и живой, В.М.Лавровский читал лекции и спецкурсы очень темпераментно. В частности, я слушала его курс по истории английской революции, который, несмотря на частые повторения и, может быть, излишнюю экспрессивность, не терял своей увлекательности и глубины содержания. Вел он и семинар, тоже по истории английской революции, имел много учеников. Он был несколько наивен, до предела чистосердечен и порядочен, возмущался всякой несправедливостью, ратовал за правду. Но мне казалось всегда, что его нельзя назвать человеком большого ума, в отличие от Косминского, Сказкина, Грацианского, хотя несомненно он оставался человеком больших способностей, был неплохим музыкантом и страстным альпинистом, ежегодно отправлялся в горы. Может быть, с чистых горных вершин он и приносил свою наивность и простодушие.

Среди самых старых членов нашей кафедры, т. е. входивших в ее состав с самого начала, была и Вера Вениаминовна Стоклицкая-Терешкович, крупный и тогда единственный специалист по истории средневековых городов, несомненно очень знающий, дотошный и серьезный исследователь, прошедший прекрасную школу Д.М.Петрушевского. Читала она нам и вторую часть общего курса истории средних веков на втором курсе, и спецкурс по истории городов. Лектором Вера Вениаминовна казалась мне неважным. У нее был очень резкий голос, нечеткая дикция и, при всей учености, ее лекции не откладывались в памяти так, как запечатлевались занятия остальных членов кафедры. Вообще, ее присутствие на кафедре ощущалось как диссонанс, вызывало у ее коллег да и у нас, студентов, несколько ироническое отношение.

Даже внешний вид ее мало импонировал. В то время она, еще не старая женщина, лет сорока — пятидесяти, выглядела старше и всегда была как-то нелепо одета. Однако, главное состояло даже не в этом, а в том, что в отличие от остальных членов кафедры, она вела себя несколько амбициозно и претенциозно, как будто все время стремилась доказать, что не хуже других (может быть, оттого, что оставалась единственной женщиной-преподавателем на кафедре), всегда на всех обижалась, выясняла отношения. Она тоже, мне кажется, была не очень умна, но, кроме того, в ней проглядывали какие-то хотя и подспудные элементы мещанства, самолюбования, уверенности в умственном превосходстве над всеми.

Таков был основной костяк кафедры, сохранявшийся в данном виде с момента ее создания до начала войны — 1941 года. Однако в разное время на ней работали и другие медиевисты.

Первые два года в ее состав входил Александр Дмитриевич Удальцов, человек очень ученый, ставший большевиком еще до 1917 года, но бесконечно скучный как в своих весьма серьезных исследованиях по аграрной истории раннего средневековья, так и в педагогической работе, о чем я уже упоминала. Студенты его вовсе не интересовали, он был совершенно равнодушен как к ним самим, так и к их успехам и неуспехам. Вообще, он всегда напоминал мне «человека в футляре», и с ним единственным у меня так и не сложились хорошие отношения ни тогда, ни позднее. Он как-то плохо вписывался в живую, творческую атмосферу нашей кафедры и, может быть, поэтому (хотя я не знаю действительных причин) скоро оставил ее, сосредоточив свою деятельность во вновь открывшемся в 1936 году Институте истории АН СССР, где возглавлял сектор истории средних веков.

Позднее, когда мы уже специализировались на кафедре, там появилось более молодое пополнение: Е.А.Косминский стремился расширить специализацию. Так появился Анатолий Ксаверьевич Бергер, специалист по истории Древней Греции, начавший изучать Византию. Как предполагалось, в дальнейшем он и должен был вести на кафедре эту специализацию. Его я знала мало и ничего интересного не могу сказать о нем. Затем на кафедре стал работать молодой и обаятельный, предельно интеллигентный Борис Николаевич Заходер — востоковед, занимавшийся средневековым арабским миром, вообще странами Передней Азии. Уже в конце нашего пребывания на кафедре в ее состав вошел молодой (ему было тогда лет сорок) Моисей Менделевич Смирин, с которым я и потом, до самой его смерти в 1975 году, оставалась в самых добрых отношениях. Незадолго до этого он защитил кандидатскую диссертацию о крестьянской войне в Германии и вел у нас занятия по этой тематике.