Олег Смыслов - Генерал Абакумов. Палач или жертва? Страница 55

Обратная сторона военной контрразведки

В воспоминаниях ветеранов сегодня нередко можно встретить негативное отношение к особистам-смершевцам. Нам трудно судить об этом, но они были там и имеют полное право на свою солдатскую правду. Например, Александр Моисеевич Слуцкий вспоминает: «В экипажах старались не вести разговоры на политические темы, знали, что это дорого обойдется. Критиковали армейское начальство, и то, только среди своих, и только в пределах экипажа. А «особисты» попадались разные, но в основном в «органах» служила отборная сволочь, других там долго не держали.

Один случай очень хорошо врезался в мою память. Это было в октябре 1944 года. Один экипаж из нашей роты успел выбраться из подбитого танка. Все пять человек благополучно добрались с поля боя до тыла батальона. Им принесли поесть. Экипаж сел под деревом, пытаясь как-то «отойти» от всего пережитого в бою. Уцелевшие раньше танкисты смотрели с сочувствием на своих товарищей. Появился батальонный «смершевец» в звании капитана, сопровождаемый двумя солдатами из его «конторы». Он остановился неподалеку от этого экипажа, и послал своего солдата с приказом командиру танка — «Немедленно явиться к капитану!».

Сам эти пятнадцать метров «их чекистское высокоблагородие» пройти не пожелал. Командир танка ответил посыльному — «Когда поем, тогда приду! По уставу, даже маршал не имеет права мешать приему пищи личным составом». «Особист не успокоился и снова послал солдата с тем же требованием к лейтенанту. Разгневанный «особист» спросил командира экипажа: «Почему все сгорели, а твой экипаж полностью выжил?!»».

По поводу осведомителей в роте от «особистов» Александр Моисеевич рассказывает следующее: «А где их не было. Но я не помню, чтобы бригадный СМЕРШ нас как-то трогал. «Стукачом» был командир второй группы, старший сержант Николаенко, старожил бригады. Родом он был откуда-то с Кубани. В моей разведгруппе было несколько кубанцев, так они вслух говорили — «такая сволочь — нам не земляк…»

Не то, чтобы Николаенко был трусом, таких в разведке не бывает, но видно очень хотел остаться живым. Ему наш разведчик Володя Иванов прямо в лицо говорил — «В поисках, ты как мышь амбарная тихо отсиживаешься, а в СМЕРШ по пять раз в неделю бегаешь. Смотри, не надорвись».

А тех, кто попал в «особистские лапы» непосредственно воюя на передовой, в начале войны — или просто расстреливали, не давая шанса реабилитироваться в бою, или, в лучшем случае, — посылали подрывать немецкие танки и пулеметные точки. Я это видел своими глазами. Видел…»

Участник войны Илья Захарович Френклах свое отношение к служившим в Особых отделах выражает просто и ясно: «Только ненависть. Других эмоций к ним я не испытываю. Я слишком хорошо помню как в сорок первом они стреляли нас на месте без какой-либо серьезной вины, без суда и следствия. За каждую мелочь расстреливали… Слышали такое слово — децимация? Казнь каждого десятого в строю. Мне сейчас кажется, что нам и устраивали эту самую децимацию. После того, как тебя заслон из НКВД пулеметными очередями в спину в атаку гонит — любовью к этим чекистам воспылать тяжело. И ведь стреляли нас не жалея никого. Кто с этим не столкнулся — тот меня не поймет… Это надо увидеть…

И комсостав чекисты стреляли штабелями.

Расстреляли полковника Ушакова, бывшего преподавателя военной кафедры в моем институте. Объявили, что расстрелян за трусость…

Но зная реалии того времени, я более чем уверен, что из полковника просто сделали «козла отпущения» за провал наступления.

Позже расстреляли, с такой же формулировкой в приговоре, полковника Никитина, моего начальника военной кафедры, он был на фронте командиром полка.

И такое зверство происходило на Ленфронте все время».

Другой ветеран, Иосиф Миронович Ямпольский, не менее категоричен: «Допрашивали в особом отделе несколько раз, но особо «в печень не вгрызались», скажем так — издевались, но на «малых оборотах». Там нас 80 процентов было из бывших окруженцев. Меня «трясли» только по одной причине — я вышел из окружения самостоятельно, а не в составе группы. Я даже жене, первый месяц после выхода из окружения, не писал писем, не хотел зря обнадеживать, что живой… А ей уже на меня «похоронку» прислали…

В начале сорок четвертого, меня представили к высокому ордену, так особый отдел «запорол» представление по причине одиночного выхода из окружения — мол, недостаточно проверен…

А то, что к тому времени я был уже пять раз ранен в боях, имел несколько боевых орденов и две медали «За отвагу», — их это не интересовало.

Если вы не знаете, так я вам скажу — на ордена Красного Знамени и Ленина требовалась виза особого отдела на наградной лист.

Сволочная была публика — эти особисты. Могли и офицера по лицу ударить.

Наслаждались своей властью и безнаказанностью.

Была еще одна история, связанная с особистами, но вам она покажется фантастической и неправдоподобной, и поэтому — поберегу ваш здоровый скепсис. Тогда меня «особисты» чуть не расстреляли без особой на то причины, но комдив Краснокутский спас. Фронтовикам я бы ее рассказал, они знают, что на войне всякое случается… И подлости на войне было с достатком… А вот другую историю хотел бы поведать, чтобы вы представили, какой произвол «особисты» творили. У моей жены два двоюродных брата, оба танкисты, оба Герои Советского Союза — Матвей и Евсей Вайнрубы.

Матвей командовал в Сталинграде танковыми частями 62-й Армии Чуйкова, он один раз лично ставил мне боевую задачу, а я даже не знал, что мы с ним выходит родня, думал, что он — просто однофамилец моей жены…

С Евсеем после войны мы общались очень близко. Он был уникальной личностью. В начале войны он был командиром разведки 150-й танковой дивизии. Это был единственный в Красной Армии человек, который будучи в звании капитана, удостоился в июле 1941 года личного упоминания в немецкой листовке, сбрасываемой на позиции наших войск. Одно дело, — когда генералов в листовках упоминали, но тут — всего лишь простой капитан. Я видел эти листовки, текст следующий: «Гоните своего жида-капитана в тыл, иначе вас всех уничтожим и в плен брать не будем». Исключительной смелости был человек. В конце войны Евсей Вайнруб был командиром 219-й танковой бригады 1-го мехкорпуса. Бригаду придали стрелковой дивизии из 47-й Армии, для поддержки пехотной атаки. Вайнруб ждал приказа на атаку, но его не было. Запрашивали по рации штаб дивизии, — ответа не последовало. Двинул он свою бригаду вперед, но было поздно. Немцы уже успели накрыть наступающую пехоту плотным огнем и перешли в контратаку. Наше наступление захлебнулось. Вайнруба вызвали в штаб дивизии. Комдив, с трудом сдерживая гнев, спросил его: «Подполковник, почему ваши танки не поддержали пехоту?!» Евсей ответил: «Сигнала в атаку я не получал».