Святослав Рыбас - Громыко. Война, мир и дипломатия Страница 55

— Разница между ними есть, но настораживает то, что президент уж очень корректен в отношении премьер-министра Англии. А ведь он с соблюдением той же корректности мог бы и поднажать на Черчилля, чего, однако, не делал. Едва ли это случайно.

Моя оценка, видимо, не расходилась с мнением Сталина. Когда участники заседания уже покидали зал заседаний, Сталин, поднимаясь со стула, негромко, как бы сам себе, сказал:

— Не исключено, что США и Англия распределили роли между собой»{132}.

Конференция приняла Декларацию об освобожденной Европе на принципах Атлантической хартии, которая поддерживала «право всех народов на выбор формы своего правления», обязывала «Большую тройку» оказывать содействие в проведении свободных выборов и предусматривала, что три правительства создадут совместный механизм для реализации этих целей.

Сталин чувствовал себя уверенно. Он позволял себе поддразнивать Черчилля, предсказывая, что Египет может потребовать возвращения Суэцкого канала. Заявлял, что в Москве не могут забыть, как по инициативе Франции и Англии Лига Наций во время Советско-финляндской войны исключила из организации СССР, начала против него пропагандистскую кампанию. Рузвельт особо не вмешивался, лишь порой замечал, что единство «Большой тройки» — краеугольный камень международного устройства. примирительная позиция Рузвельта, во-вторых, полученная из разведки информация, что американское руководство не выработало ясного плана действий в Восточной Европе.

Дискуссия о будущем Польши показала это. В конце концов союзники согласились на проведение советско-польской границы по «линии Керзона», приращение польских территорий за счет германских, а также на то, чтобы действующее в Польше Временное правительство («люблинцы») было «реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы» после консультаций союзников с польскими политическими деятелями.

Здесь уместно сказать, что вскоре разногласия из-за Польши обострились. На освобожденной польской территории происходили столкновения, стало действовать подполье Армии крайовой, начался террор против Красной армии и военнослужащих Армии людовой.

Польское эмигрантское правительство в Лондоне предложило установить новую границу Польши, которая должна была «включить в себя Восточную Пруссию, Данциг, регион Оппельна, регион Грюнберга на левом берегу Одера, а на севере весь правый берег Одера, включая Штеттин»{133}.

Черчилль выступил против такого переноса западной границы, понимая, что таким образом СССР закрепится в Западной Украине. «Было бы жаль, — сказал он, — так закармливать польского гуся немецкой едой, чтобы у него случилось несварение»{134}.

Сталин в этом споре высказался так: «Вопрос о Польше — это вопрос жизни и смерти нашего государства», потому что «Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападающий на Россию»{135}.

И только во второй половине июня 1945 года, уже после смерти Рузвельта и накануне Потсдамской конференции, был согласован состав коалиционного правительства Польши. От «лондонцев» в него вошли трое во главе со Станиславом Миколайчиком, который получил пост первого вице-премьера, от «внутренней оппозиции» — двое. После этого правительство Польши признали в Вашингтоне и Лондоне.

«Польская проблема» имела для будущего Европы огромное значение с учетом географического положения, величины территории и численности населения этой страны. Не забылось и то, что в 20—30-е годы Речь Посполитая была недружественным к Советскому Союзу государством, что она участвовала в послемюнхенском расчленении Чехословакии.

Кстати, после Тегеранской конференции Эдуард Бенеш, президент Чехословакии в изгнании, подписал в Москве советско-чехословацкий договор о союзных отношениях и признании недействующим Мюнхенского соглашения. Также был обсужден вопрос об участии коммунистов в коалиционном правительстве Чехословакии. Данный опыт американский посол в СССР Аверелл Гарриман предложил использовать и при создании польского правительства.

Но не только Польша была важна для западных союзников. В октябре 1944 года на переговорах в Кремле Черчилль предложил Сталину договориться о разделе Восточной и Юго-Восточной Европы между СССР и Англией. Для британского премьера в тот момент главным вопросом была вовсе не Польша, а признание за Великобританией преимущественных прав в Греции и вообще в Средиземноморье. В этом как нельзя ярче выразилась идея послевоенного мира, она заключалась в разделе сфер влияния. Характерно, что, «получив Грецию», англичанин попытался сорвать советские планы относительно Польши. Вскоре это вызвало у Сталина ощущение, что его предали в этом вопросе.

Решения Ялтинской конференции стали ключом, закрывшим идею «санитарного кордона» и открывшим «зону безопасности СССР в Восточной Европе». Кроме того, Сталин развеял сомнение Черчилля в том, будет ли Германия иметь будущее. Он сказал, что Германия «будет иметь будущее».

Не получилось изменить договор Монтрё об условиях прохода судов через Черноморские проливы, но в целом советская делегация была удовлетворена. СССР сохранял довоенные границы, становился мощным европейским игроком, добился вхождения в ООН двух своих республик, Украины и Белоруссии, а еще — обеспечил право вето в Совете Безопасности ООН. Было согласовано с Рузвельтом возвращение Советскому Союзу тех позиций на Дальнем Востоке, какие имела Россия в 1904 году. Это — передача в аренду военно-морской базы в Порт-Артуре, восстановление прав на КВЖД и ЮМЖД, возвращение Южного Сахалина и Курильских островов. СССР должен был получить влияние в Маньчжурии, что было важно еще и потому, что там находилась опорная база Красного Китая, воевавшего с националистическим Китаем (Мао Цзэдун — против Чан Кайши).

Сталин подтвердил обязательство через два-три месяца после победы над Германией начать войну с Японией.

В заключенных секретных протоколах спецслужбам союзников поручалось оказывать содействие зарубежным партнерам в поиске и выдаче нацистских преступников. СССР согласовал выдачу всего командного состава армии Власова, сформированной немцами из советских военнопленных.

Кроме того, Черчилль и Сталин дали друг другу очень высокие оценки, хотя не прекращали борьбы на политическом поле.

Черчилль вспоминал: «В этот вечер мы все вместе обедали со Сталиным в Юсуповском дворце. Речи, произносившиеся за обедом, были записаны и могут быть приведены здесь. Между прочим, я сказал: “Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для народов Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно.