Н. Елисеев - Николай II без ретуши Страница 55

«Мне запомнилась высокая, в черном платье и черной с белым накидке, женщина, приехавшая с Кавказа, которая молча скользила мимо фонтанов. Она походила на персонаж из какой-нибудь греческой трагедии».

Относительно кончины Великого Князя ходили самые зловещие слухи, но Великая Княгиня была уверена, что смерть его была вызвана легочным кровоизлиянием из-за тряски при езде на мотоцикле, кататься на котором ему было строго запрещено.

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:

Царь был идеальным мужем и любящим отцом. Он хотел иметь сына. От его брака с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской у него родились в течение семи лет четыре дочери. Это угнетало его. Он почти что упрекал меня за то, что у меня от брака с его сестрой Ксенией в тот же промежуток времени родилось пятеро сыновей. Как это ни покажется малоправдоподобным, но мои отношения с Императрицей были далеки от сердечности по причине той же разницы пола наших детей! Однажды во дворце появился таинственный господин, «доктор Филипп» из Парижа. Он был представлен Царской чете «черногорками» – великими княгинями Милицей и Анастасией Николаевнами. Французский посланник предостерегал русское правительство против этого вкрадчивого шарлатана, но Царь и Царица придерживались другого мнения. Люди, которые хотят быть обманутыми, попадают впросак. Псевдонаучное красноречие д‑ра Филиппа достигло цели. Он утверждал, что обладает силой внушения, которая может оказать влияние на пол развивающегося в утробе ребенка. Он не прописывал никаких лекарств, которые могли бы быть проверены придворными медиками. Секрет его искусства заключался в сериях гипнотических пассов. После двух месяцев лечения он объявил, что Императрица находится в ожидании ребенка. Все придворные празднества были отменены. Европейские газеты писали о приближении великого события в семье русского Царя. Прошло шесть месяцев. Императрица вдруг заболела острым нервным расстройством, и, несмотря на упорные протесты д‑ра Филиппа, к постели больной были приглашены врачи. Они быстро и решительно поставили диагноз: ложная беременность. Доктор Филипп уложил свои чемоданы и уехал в Париж. Прошло два года, и 30 июля 1904 года Императрица разрешилась от бремени долгожданным сыном.

Из дневника Николая II:

30 июля 1904 года. Незабвенный, великий для нас день, в который так ясно посетила нас милость Божья.

Из дневника Алексея Сергеевича Суворина:

Сегодня мебельщик Михайлов говорил мне: «Еду с дачи по железной дороге. Разговор о новорожденном наследнике. Радуются. Вдруг какой-то господин очень громко говорит: „Странные какие-то русские. Завелась новая вошь в голове и будет кусать, а они радуются“. Все разом так и притихли. До чего вольно разговаривают, так просто удивительно».

Из дневника Николая II:

8 сентября 1904. Среда….Аликс и я были обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось до вечера из пуповины! Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова; около 7 часов они наложили повязку. Как тяжело переживать такие минуты беспокойства… День простоял великолепный.

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:

Трех лет от роду, играя в парке, Цесаревич Алексей упал и получил ранение, вызвавшее кровотечение. Вызвали придворного хирурга, который применил все известные медицине средства для того, чтобы остановить кровотечение, но они не дали результата. Царица упала в обморок. Ей не нужно было слышать мнения специалистов, чтобы знать, что означало это кровотечение: гемофилия – наследственная болезнь Гессен-Дармштадтского рода.

Из воспоминаний Пьера Жильяра:

В сентябре 1912 года семья отправилась в Беловежскую Пущу, где они провели две недели, а затем – в Спалу, где хотели пробыть подольше. (…) Вскоре после этого императрица попросила меня начать заниматься с Алексеем Николаевичем. (…) Скоро наши занятия прервались на некоторое время, так как мальчик, который с самого начала показался мне не вполне здоровым, был вынужден остаться в постели. Я был потрясен его бледностью и тем, что его носили на руках, как будто он не мог ходить. Очевидно, болезнь, которой он страдал, обострилась, и его состояние ухудшилось. Несколько дней спустя поползли слухи о том, что состояние цесаревича внушает серьезные опасения и что из Петербурга были вызваны профессора Раухфусс и Федоров. Тем не менее жизнь продолжалась, охоты следовали одна за другой; гостей было еще больше, чем всегда. Однажды вечером две великие княжны Мария Николаевна и Анастасия Николаевна разыграли две небольшие сценки из «Bourgeois Gentilhomme» («Мещанин во дворянстве») – зрителями были их величества, ближайшие придворные и несколько гостей. Я выполнял обязанности суфлера, спрятавшись за ширмой, которая одновременно служила кулисами. Слегка вытянув шею, я мог видеть, как царица, сидевшая в первом ряду, улыбалась и оживленно разговаривала с соседями. Когда представление закончилось, я вышел из боковой двери и оказался в коридоре прямо напротив комнаты Алексея Николаевича, откуда донесся стон. Неожиданно я заметил, что царица вскочила и побежала к комнате цесаревича. Я отшатнулся, давая ей пройти, но она даже не заметила моего присутствия. У нее был отсутствующий вид. Она была в панике. Я вернулся в столовую. Там все были оживлены и веселы. Лакеи в ливреях разносили гостям легкое угощение. Все смеялись и шутили. Вечер был в полном разгаре. Через несколько минут вернулась царица. Она вновь надела на себя маску счастливой и беззаботной хозяйки и заставила себя улыбаться собравшимся. Но я заметил, что император, по-прежнему участвовавший в общей беседе, занял позицию, с которой можно было наблюдать за дверью. И еще я увидел, какой отчаянный взгляд бросила ему царица, войдя в комнату. Час спустя я вернулся к себе в комнату, глубоко опечаленный всем виденным, – я вдруг понял всю трагедию этой двойной жизни. Хотя состояние больного ухудшалось, жизнь в целом не претерпела внешних изменений. Единственное – мы реже стали видеть императрицу. Что касается императора, то ему удавалось скрывать свою тревогу и он продолжал участвовать в охотах, а на обеды по вечерам по-прежнему собирались многочисленные гости. 17 октября из Петербурга наконец прибыл профессор Федоров. (…) 20 октября Алексею Николаевичу стало еще хуже. На следующий день граф Фредерикс попросил у императора разрешения опубликовать бюллетень о состоянии здоровья наследника престола. В тот же день первый бюллетень был отправлен в Санкт-Петербург. Потребовалось вмешательство высшего сановника двора, чтобы было решено признать серьезность положения Алексея Николаевича. Почему царь и царица подвергли себя этой мучительной процедуре? Почему они заставляли себя появляться среди гостей с улыбками на лице, в то время как их единственным желанием было неотлучно находиться рядом со своим тяжелобольным сыном? Причина тому была проста: они не хотели, чтобы мир узнал о природе болезни наследника, и считали это, как я уже мог убедиться, государственной тайной. (…) Через несколько дней, в течение которых нас всех мучили дурные предчувствия, наступил кризис, после чего здоровье цесаревича постепенно пошло на поправку. (…) Поскольку состояние больного требовало постоянного наблюдения врачей, профессор Федоров послал за доктором Деревенко. С тех пор он неотлучно находился при цесаревиче. В это время в газетах очень много писали о болезни юного наследника, причем теории выдвигались самые невероятные. Я лично узнал правду из уст самого доктора Деревенко. (…) Он сообщил, что наследник страдает гемофилией – наследственным заболеванием, которое передается из поколения в поколение по женской линии, но только мальчикам. Он также сказал мне, что малейшая царапина может привести к смерти мальчика, поскольку его кровь не сворачивается, как у нормальных людей. (…) Вот такой ужасной болезнью страдал Алексей Николаевич. Его жизнь была под постоянной угрозой. (…) Однажды я наблюдал мать у изголовья больного. Он провел очень беспокойную ночь. Доктор Деревенко нервничал, так как кровотечение все не останавливалось, а температура поднималась. Воспаление распространилось дальше, а боли усилились. Цесаревич жалобно стонал. Его голова покоилась на руке матери, его тонкое бескровное личико было неузнаваемо. Временами он переставал стонать и повторял одно только слово: «Мама». В этом слове он выражал все свое страдание, все свое отчаяние. Мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской она могла облегчить его страдания и удержать жизнь, которая покидала его. Подумайте только о мучениях матери, бессильной свидетельнице страданий своего сына, – матери, которая знала, что именно она является их причиной, что именно она «наградила» его болезнью, с которой не может справиться современная наука. Теперь только я понял темную трагедию ее жизни.