Александр Кацура - Дуэль в истории России Страница 55

Она велела тебя поцаловать, и тетка ее также. Я большею частию дома и в клобе. Веду себя порядочно, только то не хорошо, что расстроил себе желудок; и что желчь меня так и волнует. Да от желчи здесь не убережешься. Новостей нет, да хоть бы и были, так не сказал бы. Цалую всех вас, Христос с Вами…

Прощай, мой ангел. Не сердись на холодность моих писем. Пишу скрепя сердце».

Кстати, о полицейской перлюстрации писем. Пушкин знал, что писал. Многие его письма вскрывались на почте и отправлялись далее к адресату, копии же попадали на стол шефа жандармов Бенкендорфа, а от него некоторые к царю.

Пушкин по этому поводу негодовал в дневниковой записи: «Московская почта распечатала письмо, писанное мною Н.<аталье> Н.<иколаевне>, и нашед в нем отчет о присяге великого князя, писанный, видно, слогом неофициальным, донесла обо всем полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила письмо государю, который сгоряча также его не понял. К счастию, письмо показано было Жуковскому, который и объяснил его. Все успокоилось.

Г.<осударю> неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию — но я могу быть подданным, даже рабом, — но холопом и шутом не буду я и у царя небесного.

Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене, и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться и давать ход интриге…»

Интересный случай вышел с письмом, где Пушкин говорит: «… К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут…» Николай I знал это письмо в пересказе, но сам текст до него не дошел. Копия письма, присланная полицией Бенкендорфу, была припрятана его секретарем П. И. Миллером, бывшим лицеистом и большим почитателем Пушкина.

А. С. Пушкин и В. А. Жуковский.

Сам Миллер более чем через полвека рассказал об этом так: «Дело происходило в 1834 году, когда я состоял секретарем при графе Бенкендорфе. В апреле месяце этого года граф получил от тогдашнего московского почт-директора Булгакова копию с письма Пушкина к жене, отмеченную припискою: «с подлинным верно». Подлинное же письмо было послано своим порядком к Наталье Николаевне…

Прочитав копию, граф положил ее в один из двух открытых ящиков, стоявших по обеим сторонам его кресла перед письменным столом. Так как каждый ящик был перегорожен на три отдела и этих отделов выходило шесть, то граф нередко ошибался и клал полученную бумагу не в тот отдел, для которого она предназначалась. Это, разумеется, вело к тому, что он потом долго искал ее и находил не прежде, как перебрав бумаги. Такая процедура ему, наконец, надоела, и он поручил мне сортировать их каждый день и вынимать залежавшиеся.

Когда я увидел копию в отделе бумаг, назначенных для доклада государю, у меня сердце дрогнуло при мысли о новой беде, грозившей нашему дорогому поэту. Я тут же переложил ее под бумаги в другой отдел ящика и поехал сказать М. Д. Деларю, моему товарищу по лицею, чтобы он немедленно дал знать об этом Пушкину на всякий случай. Расчет мой на забывчивость графа оказался верен, о копии уже не было речи, и я через несколько дней вынул ее из ящика вместе с другими залежавшимися бумагами.»

8 июня 1834 года, Петербург.

«Милый мой ангел! я было написал тебе письмо на 4 страницах, но оно вышло такое горькое и мрачное, что я его тебе не послал, а пишу другое. У меня решительно сплин.

Скучно жить без тебя и не сметь даже писать тебе все, что придет на сердце. Ты говоришь о Болдине. Хорошо бы туда засесть, да мудрено. Об этом успеем еще поговорить. Не сердись, жена, и не толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным.

Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа Бога. Но ты во всем этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни…..

П.<етер>Б.<ург> пуст, все на дачах. Я сижу дома до 4 часов и пишу. Обедаю у Дюме. Вечером в клобе. Вот и весь мой день. Для развлечения вздумал было я в клобе играть, но принужден был остановиться. Игра волнует меня — а желчь не унимается…..

Жду от тебя письма об Ярополице. Но будь осторожна…вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует Государственная безопасность…»

11 июня 1834 года, Петербург.

«Нашла за что браниться!., за Летний сад и за Соболевского. Да ведь Летний сад мой огород. Я вставши от сна иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу.

Я в нем дома. А Соболевский? (Известный остроумец, автор эпиграмм, приятель Пушкина, на квартире которого в Москве, на Собачьей площадке, поэт читал «Бориса Годунова» и при участии которого были предотвращены дуэли Пушкина с Толстым-американцем и В. Д. Соломирским в 1827 году. — А. К.)

Соболевский сам по себе, а я сам по себе. Он спекуляции творит свои, а я свои. Моя спекуляция удрать к тебе в деревню.

Что ты мне пишешь о Калуге? Что тебе смотреть на нее? Калуга немного гаже Москвы, которая гораздо гаже Петербурга. Что же тебе там делать? Это тебя сестры баламутят, и верно уж моя любимая. (Пушкин имеет в виду Катрин, и ирония его вполне оправданна. Добродушный поэт относился к ней неплохо, но она его не любила. А о той роковой роли, которую сыграет она в истории отношений Натали и Дантеса, никто еще и не догадывается. Впрочем, и самого француза еще нет на горизонте. -А. К.)

… Пожалуйста, мой друг, не езди в Калугу. С кем там тебе знаться? с губернаторшей? она очень мила и умна; но я никакой не вижу причины тебе ехать к ней на поклон…

… У нас ожидают Прусского принца. Вчера приехал Озеров из Берлина с женою в три обхвата. Славная баба; я, смотря на нее, думал о тебе и желал тебе воротиться из Завода такою же тетехой. Полно тебе быть спичкой. Прощай, жена. У меня на душе просветлело. Я два дня сряду получил от тебя письма и помирился от души с почтою и полицией. Чорт с ними…»